Виктор Шендерович об известном днепрянине: «Галич был одним из тех, кто вытаскивал нас на другой этаж...»
19 октября 1918 года в нашем городе, тогдашнем Екатеринославе, родился Александр Гинзбург (известный в мире как Александр Галич) - поэт, драматург, киносценарист, основатель одного из жанров бардовской песни. Его 100-летию был посвящен Третий международный фестиваль авторской песни его имени «Облака», проходивший в Днепре в начале октября. Одним из участников стал известный российский писатель-сатирик Виктор Шендерович, выступивший на литературном вечере «Станция Галич. Литературные мостки».
ВИТАМИН ДЛЯ СОВЕСТИ
- Виктор, что для Вас значит имя Галича?
- Галич - это один из символов здравого смысла, чести, противостояния маразму. Галич в этом смысле, конечно, фигура совершенно монументальная. Его «Эрика» берет 4 копии» и был символ веры нашей. «Нашей» я говорю немножко самонадеянно, потому что не был диссидентом, а вполне советским мальчиком, ну да, продвинутым, слушавшим эти пленки, но, конечно, советским. А вот старшим товарищам его стихи давали бодрое и настойчивое самоощущение, что ничто не напрасно. Как потом сформулировал Бродский, что человечество спасти нельзя, а одного человека всегда можно. Спасение одного человека - это задача огромная и более реальная, чем спасение человечества, которое не спасли ни Иисус Христос, ни Толстой. А вот отдельных людей всегда можно вытащить на другой этаж сознания. И Галич был одним из тех, кто вытаскивал нас на другой этаж, на другое представление о достоинстве, о вкусе. Он недооцененный, как мне кажется, как поэт, потому что это блистательный поэт во всем диапазоне: от лирики до сатиры. Он не так демократичен, как Высоцкий, который общий, свой для всех. Галич - элитарнее, что не делает его менее ценным, это очень важный витамин: и поэтический, и человеческий. Галич - как ни банально и даже наивно это звучит, это феномен совести, потому что личная судьба Александра Аркадьевича была вполне благополучной: он был сибарит, барин, любимец женщин и московской тусовки. У него было все, чтобы прожить мажорную, как мы сегодня сказали бы, жизнь, вполне вписанную в правила. И совесть, ощущение, как это ни громко звучит, нравственного долга изменили его судьбу.
- Многие ли сейчас в России его наследуют, много ли Галичей?
- Галичей не может быть много, он вообще один. Но если говорить о том нравственном уроке, который он дает, я думаю, что десятки, может, сотни тысяч людей сформированы, в том числе, его текстами. Нашему поколению повезло, потому что на нашей памяти были и Высоцкий, и Окуджава, и Визбор. Галич, конечно, в этом ряду.
ОТРАВЛЕНИЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ
- Вам не страшно сейчас ездить в Украину, не страшно возвращаться из Украины в Россию?
- Возвращаться страшнее (улыбается). Меня российская пограничница, девочка добрая, напичканная ужасами Останкино, однажды сочувственно, чуть ли не понизив голос, спросила, когда узнала, что я лечу во Львов: не страшно ли мне? Я успокоил ее, сказал, что если мне не страшно возвращаться в Россию, то в Украину не страшно точно.
- Не ожидаете никаких последствий по возвращении?
- Я не впервые в Украине. Угадать, когда их настигнет шизофренический вал, я не могу. Это не мое дело. Еду и возвращаюсь. Ну да, были случаи, когда уносили мой паспорт уже при въезде в Россию, советовались, впускать меня или не впускать, задавали какие-то глупые вопросы... Это все бывает. Бывает, проходит гладко. Я думаю, что это связано даже не с какимито свежими указаниями, а просто со степенью обострения шизофрении на данном квадратном метре. А общая атмосфера, ну да, мы видим общество, которое формируется десятилетиями напролет ксенофобией и прочей мерзостью. Лечимся (улыбается).
- Когда вылечитесь?
- Для начала надо просто перестать вливать яд. Нет, на самом деле мы еще не приступали к лечению, мы пока в процессе отравления. Я очень буду рад ошибиться, но, признаться, ничего хорошего не жду. Потому что за 20 лет интоксикация очень сильная, мы даже не представляем ее степени: как писал Юрий Трифонов, «когда плывешь в лаве, не чувствуешь температуры», со стороны, я думаю, это виднее. Мои ощущения довольно тяжелые: думаю, даже когда мы уже начнем лечение, оно будет довольно длительным и мучительным. «Работа кропотливая, хуже вышивания» - как говорил Ланцелот в пьесе Шварца, - «сшивать эти разорванные души». А пока что их продолжают рвать. И мне очень жаль - я сегодня был в Музее АТО, разговаривал там, - что нормальные, обычные россияне не могут этого увидеть, потому что эти вещи прочищают глаза и мозги: ты видишь лица, людей - и это совсем другое дело.
- Но Вы же можете влиять на свое окружение, например?
- Есть некоторые люди, с которыми я не то, что сверяюсь, но, конечно, мы поглядываем друг на друга. И мне приятно получить похвалу, ободрение, подтверждение правоты, сочувствие от людей, мнение которых я уважаю. Если на мою голову начинает сыпаться какая-то мерзость от кремлевских троллей, проплаченных, или просто от сумасшедших, я понимаю, что попал в болевую точку. Я научился относиться к этому как к награде, к признанию труда - раз они так заверещали громко, значит, я попал солью на какую-то открытую рану. Пускай сотни людей меня оскорбят, но я получу слова поддержки от Губермана, Бориса Житовского, Игоря Иртеньева, Вадима Жука, от моих друзей, интеллигентных людей, на которых я внутренне ориентируюсь, для меня это важнее. Я не знаю, на кого я воздействую, потому что выбирают не учеников, а учителей, я просто говорю - для кого-то это белый шум, а в чьи-то мозги это попадет. И как до меня кто-то дотянулся, когда я был юным и мои мозги впитывали новое, может, и я до кого-то дотянусь, дай Бог.
Наталия Рекуненко, фото из архива Виктора Шендеровича.
