Новинки художественной литературы: оргазм из Парижа, стихи и наркотики, пропитчик и пистолетчица
Иногда оригинальность биографической прозы оказывается в том, что она вроде бы написана сквозь призму известных событий, судеб и жизней, а с другой стороны, "личный момент" в описании и знакомство с героями многих историй придают ей особый, яркий эффект "жизненности". Как в случае с "Рассказами из Парижа" Людмилы Маршезан (СПб.: Алетейя), активистки и "поэтического голоса" Общества любителей русской словесности "Глагол", созданного в Париже. Здесь даже в истории любви - между двумя наэлектризованными высоким чувством героями, еле сдерживающимися, чтобы не броситься в объятия друг друга - может найтись место обстоятельному рассказу и о немецком шпионе, и о принципах советской морали. "-Твои советско-романтические изыски потрясают. Получается, Советский Союз - страна непуганных вагин. - Я даже не знаю этого слова... и я уже совершенно мокрая от оргазма грозы".
Следует отдать должное героине этих рассказов, квинтэссенция характера которой ярко отображена в истории "Homo sovetikus". Смелая, дерзкая, остроумная и живая. Именно таких комсомолок-спортсменок-красавиц воспитывали в СССР? По крайней мере, именно так она утверждает, флиртуя с красавцем-французом. "- Понимаешь, Брис, я отношусь к любви очень серьезно. Для меня так важна душевная связь, моральная близость целей и задач. Нас так воспитали в Советском Союзе: „не давай поцелуя без любви". А почувствовать твой французский язык у меня во рту - это же почти измена Родине!" Ну и далее в таком же духе. "- Мой Ангел, с этим цветком ты - богиня! - Вагина? - Не расслышала я. Брис стонал от смеха. - Mon amour, я тебя обожаю. Если бы мою любовь можно было бы превратить в электричество, я осветил бы ею весь мир!".
Кроме истории юной девушки, русской эмигрантки, героиня которой - в трех разных "собирательных образах" Кати - любезничает с не менее экзотическим калейдоскопом героев (Андрэ, Брис и Поль), в книге присутствуют Марина Цветаева и Борис Зайцев, писатель-антифашист Агафонов и поэтесса Лариса Андерсен, которую Евгений Евтушенко включил в свою антологию отечественной поэзии ХХ столетия "Строфы века". А еще здесь прогулки по Парижу, паломничество в Сантьяго, полет на Камчатку и поездка на Байкал.
И знаете, какие еще чувства вызывает эта необычная книга то ли памяти, то ли забвения? "Вдруг прожитые годы показались ему предисловием. Предисловием дивной книги с девственно-чистыми страницами, к которым он не осмелился еще прикоснуться настоящей жизнью, мечтая о чем-то главном, которое вот-вот произойдет, открыв ему ускользающий смысл, и только тогда он сможет без помарок и ошибок заполнить чистые листы своей прекрасной жизни".
Тем временем жизнь героев следующей книги нашего обзора, а именно "Опосредованно" Алексея Сальникова (М,: АСТ), не так прекрасна, поскольку вышеупомянутый тип Homo sovetikus в жизни ее героев - это не экзотическое исключение для парижских друзей, а хмурое правило в кругу одноплеменников. То есть сначала, конечно, одноклассников. В начале романа учительница на уроке литературы вспоминает, откуда, собственно, взялась эта зараза, которая посильнее водки с куревом будет. Речь в данном случае о стихах, которые возведены здесь в ранг крамолы. Принес ее в наши края Михайло Ломоносов, баловался ею Пушкин и Бродский, а запрещена она в новейшие времена оттого, что "помимо вреда здоровью есть вещи более ценные, которые невозможно поймать рентгеном и анализом крови, что есть этика, и именно этикой регулируется в обществе множество отношений".
Кстати, и нам не возбраняется припомнить, откуда есть пошла эта традиция в современной словесности - приделывать пятое колесо к очередной телеге истории слова. И столь ли оригинальна задумка автора о стихах-наркотиках, которую он, как рассказывает в одном из интервью, так спешил воплотить в своем романе? На самом деле она уже использована в "Сути" Егора Радова, где персонажи получали читательский оргазм вкупе с кайфом от стихов турецкого классика Назыма Хикмета, и в "Библиотекаре" Михаила Елизарова, где аналогичное "удовольствие от текста" гарантировалось после прочтения малоизвестного советского автора.
Вначале, конечно, не обошлось без Пелевина. Это когда автор в двух словах излагает "геопоэтическую" суть своей придумки, больше похожую на памфлет. Такая публицистика необходима, ведь развивать мысль на протяжении романа - затратное дело, не каждый читатель сдюжит, и поэтому лучше сразу вывалить на него, мягко говоря, фабулу без интригующей "оконцовки", как, бывает, филологи называют на экзамене финал произведения. Здесь и негодование двоечников насчет того, "почему алкоголь и сигареты, несущие реальный вред здоровью, не запрещены, а за распространение стишков можно загреметь на пять лет, а за написание и распространение - на все десять", и отработанные педагогические ответы на вопрос о том, "если официальные религии вполне себе используют стихи, пробуждая в пастве религиозное чувство и экстаз, почему же нельзя легализовать остальное стихосложение, а не только безобидное для психики".
После уже идет "авторское". То есть, собственно, рассказ о героине из Нижнего Тагила, которая, чтобы понравиться старшему брату подруги, стала писать стишки. Читать, конечно, можно, но - как и поэзия героини - чтиво не очень оригинальное, продолжающее идею предыдущего романа автора "Петровы в гриппе...", отмеченного и прессой, и премиями, и критикой. Откровенная исповедь вроде "Низшего пилотажа" Баяна Ширянова всегда лучше и честнее завуалированных "гриппозных" и "поэтических" трипов, когда автору обязательно надо высказаться, а открытая наркоманская телега тянет на статью.
Истории в следующей книге не менее "наркотические", они затягивают в омут "прежней" жизни советского образца, будучи синкопированы пресловутым "голосом автора". Аудиорассказы в сборнике "Я там был" Саши Малого (К.: Каяла), живущего нынче в Германии, - это своеобразный эпос очередного "разбитого", "выброшенного", но не "сломленного" поколения. Хотя модус разговора с читателем-слушателем (к диску прилагается книжечка текстов) довольно высок, автор читает, будто находясь тут и теперь, а на самом деле - там и тогда. Когда, добавим, в кино крутили "Фантомаса", мать на смене, а отец дежурит в полку и из чтива лишь "Основы бухгалтерского учета".
Изложение, заметим, построено по правильному принципу: вначале идет детство с выливанием сусликов из нор, после - отрочество-юность с работами, где придется, после уж... да нет, оказывается, никакого "после", это ж вам не загробный мир, из которого не возвращаются! А так можно вспомнить, умилиться ценам и словам по радио, ужаснуться, что могло бы и полоснуть брюшным тифом в немытой столовой - и назад, если, конечно, отпустит... "Он мне сказал тогда: „Она кусает, мальчик. Бросай ее подальше и беги" Я бросил...".
Если серьезно, то все это похоже на гремучую смесь Высоцкого с Олешей, все эти полурифмованные блатные строчки из жизни автора-героя с его прищуренным взглядом на суть вещей. А как тут не прищуриться, если впору, бывало, зажмуриться от такой невообразимой "красоты" производственных отношений. "Девушка сейчас на заправке пистолетчицей. Бывают же названия профессий... В начале восьмидесятых меня никуда не брали. Работал всяким разносолом. По протекции одного человека, в то время очень заинтересованного в расположении моей жены, удалось устроиться в Киевский оперный театр. Профессия - пропитчик".
Разносолы, пистолеты, пропитки, прочие эротические метафоры в лагерных фуфайках, худых пальтишках киевской богемы, студенческой голытьбы на сборе молдавских яблок, живущих в этой биографической книге... Гвозди, как говорится, делать бы из этих людей. Сделали пока что крепкую прозу.
