Убийство как традиционный инструмент политики
Журналистов ознакомили с итогами общественного дознания по делу об убийстве Александра Литвиненко.
Основные выводы возглавлявшего расследование сэра Роберта Оуэна таковы: россияне Андрей Луговой и Дмитрий Ковтун отравили Литвиненко с помощью радиоактивного изотопа полония, скорее всего, с ведома высшего российского руководства.
Разумеется, в Москве о результатах расследования отозвались предсказуемо, назвав доклад политически ангажированным.
Убийство - один из древнейших инструментов политики, и, к сожалению, физическое устранение оппонентов до сих пор никуда не исчезло.
Почему?
Ведущий "Пятого этажа" Михаил Смотряев беседует с историками Николаем Сванидзе и Владимиром Абариновым.
Загрузить подкаст передачи "Пятый этаж" можно здесь.
Михаил Смотряев: Разбирать доклад, представленный сегодня на рассмотрение широкой публики мы не будем, это сделано уже достаточно подробно на сайте Русской службы Би-би-си. Как подобного рода события отражаются на том, что происходит и будет происходить не только в российско-британских отношениях, но и в более широком смысле? Генерал-майор милиции в отставке Овчинский дал такое определение политическому убийству: оно не только совершено по политическим мотивам, но и вызвало огромный политический резонанс, повлиявший на ход политических процессов. Дело Литвиненко попадает в эту категорию? Николай Сванидзе: Оно со всех сторон политическое. И по причинам, и по характеру, и по последствиям.
Владимир Абаринов: Согласен. У Кремля были поводы не любить Литвиненко.
М. С.: Пока мы не можем рассуждать о поводах для нелюбви к Литвиненко с той точностью, которую дал бы приговор суда. Конечно, его отравили не на пустом месте, да еще таким демонстративным способом. Но, учитывая те сведения, которыми мы сейчас располагаем, говорить об изменении политической ситуации, о том, что касается правившей верхушки, прямого отношения это вроде бы не имело. Возможно, нам еще не все известно. Но на смене отношения к России тогда, в 2006 году, это убийство сказалось. Наверное, можно найти достаточно исторических параллелей? Что первое приходит в голову? Н. С.: У меня никаких прямых ассоциаций нет. Более-менее известные убийства... Может быть, из новейшей истории - убийство Яндарбиева?
В. А.: В России очень богатая история политических убийств. Если говорить о русском терроризме, анархистском, эсеровском - скажем, убийство Столыпина. Богров, который был одновременно и членом боевой организации эсеров, и агентом охранки, убил Столыпина в каком качестве? Эти люди сами не всегда отдавали себе отчет, в каком качестве они действуют в данную минуту. Я не исключаю, что и в новейшей истории России тоже есть аналогичные примеры. Вся прелесть авторитарного стиля руководства в том, что первое лицо ничего не должно говорить прямо. Подчиненные сами должны понимать. Как это было с убийством Гонгадзе. Кучма никому ничего не приказывал, но дал понять. Не исключаю, что и с Литвиненко такая же история.
М. С.: Если говорить о событиях новейшей истории, когда приходится учитывать не только слухи, но и то, что об этом немедленно сообщат все средства массовой информации, что все это обрастет версиями и подробностями, то с точки зрения формальной логики политические убийства должны были уже уйти в прошлое. Даже если нет прямых указаний, их рано или поздно откопают с той или иной долей достоверности, и, главное, их не удастся скрыть. И репутационный вред от физического уничтожения оппонента существенно перекроет всю возможную выгоду от его устранения. Но эта практика никуда не делась, и не только в России, но и в других странах. Почему? Н. С.: Это вообще несколько прямолинейный подход. С тех пор как человек слез с дерева, его приемы и подходы абсолютно не изменились. Меняется только инструментарий, а приемы остаются теми же. Раньше били дубиной по голове, а теперь пользуются ракетами. Какая разница, дубинами тоже можно было уничтожить миллионы людей. Никуда не делось чувство мести, желание избавиться от опасного источника информации, от политического конкурента, настоящего или бывшего, а что станет известно – ну и что? Авторы многих предыдущих политический убийств нам известны. Скажем, убийство Столыпина сразу же раскрыли. Ну и что дальше? Убийство Троцкого – абсолютно ясно, чьих рук было дело. За редчайшими исключениями, такими, как убийство Джона Кеннеди, относится к подавляющему большинству преступлений такого рода. Это никого не пугает, так что оно было, есть и будет.
В. А.: Понятно, что есть чувство мести, обиды, ненависти, которое пересиливает инстинкт самосохранения, боязнь огласки и так далее. С другой стороны, знаменитый вопрос римского права – кому выгодно?- срабатывает далеко не всегда, выгодоприобретателем становится не тот, кому это действие приписывается. Вспоминается первое убийство американского президента в 1881 году, в один год с Александром II, только президента Гарфилда убили в июне. Его убийца хотел получить выгоды от участия в президентской кампании, а ему везде дали от ворот поворот. Убив президента, он надеялся, что новый президент, Чарльз Артур, известный своим коррупционным прошлым, это изменит. Но тот наоборот, принял закон, который запретил такого рода "дележ добычи". Так что последствия далеко не всегда те, на которые рассчитывает убийца.
М. С.: Иногда убийство политического деятеля не является политическим, строго говоря, в начале. Вспоминается убийство Кирова, где наиболее популярной версией являются личные мотивы его убийцы. Но то, что за этим последовало, превратило убийство Кирова в политическое. Можно спорить, как бы развивался СССР, не случись этого убийства, но Сталин этим удачно воспользовался. Существуют и случаи строго обратные. Путин недавно высказался в том плане, что физически уничтожать противников не надо, от этого Кремлю гораздо больше вреда, чем от их деятельности – правозащитной или другой. Насколько можно просчитать последствия политического убийства? Политическая ситуация в мире меняется в сторону усложнения, просчитывать последствия таких шагов становится все труднее. В. А.: Вспомнился еще один аналогичный сюжет – убийство Хьюи Лонга в 1931 году. Оно описано в романе Уоррена "Вся королевская рать", он был прототипом главного героя. Лонг был губернатором Луизианы, потом сенатором от этого штата. Демагог, популист, похожий на Трампа, который собирался избираться в президенты в 1932 году. Его застрелили по абсолютно личным причинам - брат женщины, которую тот соблазнил. Но последствия для страны были принципиально важными, потому что выборы выиграл Рузвельт. При Хьюи Лонге ситуация в США была бы чем-то вроде нынешней России, а то и хуже. Всегда есть силы, готовые воспользоваться ситуацией.
М. С.: Сегодня мы быстро получаем доступ к информации, часто противоречивой, когда каждый может выбрать себе ту, что понравится. Какую роль это играет в человеческих отношениях, не изменившихся с пещерных времен? Н. С.: Они неким образом декорировались, но это фиговый листок. В политическом убийстве следует отличить намерения от последствий. Вы правильно привели пример с убийством Кирова. Но я думаю, не был бы убит Киров, он нашел бы какой-нибудь другой повод, чтобы развернуть репрессии. Расследование и публичные слушания, связанные с убийством Литвиненко, это другая история. Масштаб фигуры Литвиненко не сопоставим с Кировым, Столыпиным или президентом США. Это рядовой человек, но последствия могут быть очень нерядовыми. Независимо от реакции в Москве, независимо от реальной доказательной базы, вокруг этого убийства уже создано мировое общественное мнение. Оно абсолютно неблагоприятно для российского руководства. Будут плохие репутационные последствия для России в целом. Определенные экономические последствия в виде дальнейшей ее изоляции в мире.
М. С.: Возвращаясь к вашей мысли, что с пещерного времени люди мало поменялись, общественные механизмы со времен шумеров изменились радикально. Раньше воевали по любому поводу, а теперь сначала пробуют дипломатию. Почему то, что работает на общественном уровне, не работает на личном? Н. С.: Я не готов делать выводы на основании того, что было оглашено судьей лондонского королевского суда. То, что связано с ролью российского руководства, нуждается в серьезных доказательствах, которых пока что нет, и я не уверен, что они вообще возможны. Что касается роли Лугового и Ковтуна, представляется бесспорным. Здесь скорее следует говорить о ведомственных привычках, ведомственной стилистике, почерке. Для спецслужбы такой страны как Россия, с ее традициями, это очень органичный способ решения проблем.
М. С.: Им предложили решить задачу, и они решили ее в меру своего разумения. Если говорить о показательных расправах, их влияние на общественность изменилось? В. А.: Если говорить о ЦРУ, то в 1973 или 1974 году президент Никсон издал указ, запретив убийства, и с тех пор ничего такого не слышно. Что касается советских органов, то тут история тянется с 30-х годов, когда наказывали перебежчиков, существовала известная команда Якова Серебрянского, которая выезжала за рубеж. В брежневские годы тоже была охота на перебежчиков, этим занимался Олег Калугин, он рассказывал, что, пусть случайное, но одно убийство все же было. Действовало ли ФСБ по собственной инициативе – сомневаюсь, хотя исключать ничего нельзя. Мы все время слышим про какую-то борьбу силовых ведомств вокруг Путина. Ничего не могу сказать, но и по поводу Березовского у меня большие сомнения, что это было самоубийство.
М. С.: Речь о том, какое влияние на общественное мнение такие показательные расправы оказывают. Что-то изменилось за последние 50-100 лет? Н. С.: Что-то, конечно, изменилось, но не все. Кстати, я к этому списку добавил бы еще одну подозрительную ситуацию, о которой почему-то никто никогда не говорит. А именно, очень странное отравление во время научной конференции в Дублине Егора Тимуровича Гайдара, которое привело к его очень серьезной болезни и трагически преждевременной кончине.
М. С.: Таких странных отравлений можно вспомнить много. Скажем, Кара-Мурзу. Н. С.: Почерк спецслужб здесь остался. Была знаменитая лаборатория Майрановского в НКВД, которая разрабатывала систему ядов. Все это не прошло бесследно. В деле Литвиненко меня смущает, что был использован радиоактивный полоний. А что, мышьяку не могли подмешать? Почему нельзя было проще?
М. С.: Вот об этом и был мой вопрос. Ведь в таком случае это совершенно показательная вещь. Послание. Н. С.: Если бы, образно говоря, это был мышьяк, гораздо труднее было бы найти какие-то связки, а так весь Лондон испятнали этим полонием, что значительно облегчило поиски убийц.
М. С.: То есть можно говорить об убийстве как о сигнале. В. А.: Я тоже хотел сказать о лаборатории Майрановского. Были разработаны препараты, которые вводились, и человек умирал как бы естественной смертью. О многих убийствах мы до сих пор не знаем и никогда не узнаем. А здесь демонстративно, тяжелые металлы. Это не просто так, на улице их не найдешь.
М. С.: И те, кому сигнал предназначался, его поняли правильно.
