Как Николай II отрекался от престола
О февральской революции 1917 года написаны десятки мемуаров, доступно множество исторических документов того времени. Но именно поэтому в фактах и интерпретациях легко запутаться.
Одна из самых значительных, правдивых и детальных книг о Февральской революции 1917 года (она так и называется: "Февральская революция") принадлежит перу Георгия Каткова - британского историка, эмигрировавшего вместе с семьей из Советской России в двадцатые годы. Книга была написана по-английски, а по-русски, в великолепном переводе Артамоновой и Яценко, вышла в Париже больше 30 лет назад и сразу стала биографической редкостью. Катков изучил великое множество мемуаров и документов, посвященных событиям февраля-марта 1917 года, и, по словам Александра Солженицына, решил задачу "стройного, цельного изложения событий". Разумеется, мы цитируем только отдельные фрагменты, но и они многое проясняют.
Контроль сохраняется?
В конце февраля 1917 года Николай Второй находился в Могилеве, в Ставке верховного командования. Из того, что писала ему императрица, из сообщений министра внутренних дел, военного министра и начальника Петроградского военного округа царь знал о беспорядках и демонстрациях. Однако и полиция, и правительство были уверены, что с ними удастся справиться. Даже 27 февраля (12 марта по новому стилю) в ставке была получена телеграмма, в которой сообщалось, что в гарнизоне начался мятеж, но "верные войска действуют решительно и контроль над положением сохраняется полный". И лишь вечером сообщения стали тревожны. В них говорилось о том, что мятеж ширится, начались пожары, а командующий войсками Петроградского военного округа потерял власть над городом.
Приходило множество адресованных императору срочных посланий от председателя Государственной Думы Родзянко. Тон был преданный, но Родзянко снова и снова подчеркивал: надо назначить премьер-министра, "пользующегося народным доверием". Николай, как и прежде, эти призывы игнорировал.
Окружение императора в Ставке ожидало от него двух вещей: четких указаний, как действовать в связи с мятежом в Петрограде, и программного заявления, которое успокоит страну. Было решено отправить в столицу надежные войска с Северного и Западного фронтов. Но, как замечает Георгий Катков, силы, брошенные в Петроград, были незначительны. Надеялись, что они произведут нужный психологический эффект, не проливая лишней крови и не прибегая к настоящим военным действиям. Во всяком случае, у генерала Иванова, которого Николай назначил своего рода диктатором Петрограда, не было четких инструкций. И даже генерал Иванов, прощаясь с императором, попробовал затронуть вопрос конституционных уступок. Он получил уклончивый ответ.
Блуждающие поезда
Тем временем два литерных поезда - один с императором, другой с его свитой - двинулись в направлении Царского Села. Ехали по соображениям безопасности длинным кружным путем. По дороге пришло сообщение, что какие-то станции впереди на дороге захвачены восставшими (что, как выяснилось впоследствии, было преувеличением), и поезда повернули обратно. В конце концов, царский поезд прибыл в Псков. Все это время ждали из Петербурга Родзянко, а пока императора уговаривал генерал Рузский, главнокомандующий армиями Северного фронта. Рузский, который был в постоянном контакте с председателем Думы, убеждал Николая Второго подписать указ о создании "ответственного министерства" (то есть ответственного не перед царем, а перед Думой). Николай сказал, что не понимает положения конституционного монарха, поскольку такой монарх царствует, но не управляет. Вместе с тем, Рузского поддержал и генерал Алексеев, начальник штаба и реальный командующий действующей армии.
Император вроде бы согласился подписать проект соответствующего манифеста, но когда Рузский прочитал его, оказалось, что в нем нет ни слова о кабинете, ответственном перед Думой. Взамен Николай предлагал Родзянко назначить по своему усмотрению некоторых министров. Рузский отказался принять этот текст, и в конце концов император принял ненавистную ему формулировку. Тут же послали телеграмму генералу Иванову об отмене его экспедиции и приказ задержать движение войск на Петроград.
Это удалось, но с манифестом император опоздал. Как рассказывает в своей книге Георгий Катков, Родзянко, приехавший в Псков ранним утром 2 (15 марта), сразу же отклонил царские уступки как недостаточные. Он сказал: "Очевидно, что вы не отдаете себе отчета, что происходит. Настала одна из страшнейших революций, победить которую будет не так легко... Считаю нужным вас уведомить: то, что вы предлагаете, уже недостаточно, и династический вопрос поставлен ребром".
Около десяти вечера в Псков приехали еще два известных политических деятеля: Гучков и Шульгин. Они дали, как выразился в своей книге Катков, "красочную картину хаоса". Единственное, что по их словам, еще могло спасти положение, - это отречение Николая в пользу малолетнего наследника, цесаревича Алексея, при регентстве великого князя Михаила. Только так можно спасти Россию и династию. После этого развивались стремительно. Император совершенно спокойно, почти бесстрастно, сказал, что он сделает по-другому: отречется и за себя, и за сына. Гучков позже говорил: "Все это прошло в такой простой, обыденной форме, и, я бы сказал, без глубокого трагического понимания всего события со стороны (императора), что мне прямо пришло в голову, да имеем ли мы дело с нормальным человеком?".
Но, очевидно, что значительность, исторический масштаб случившегося не понимал и Гучков. Значение того, что произошло на запасном железнодорожном пути в Пскове ночью 2 марта (15 марта по новому стилю), было неизмеримо и далеко превосходило воображение участников драмы, пишет Катков. Отречение предотвратило немедленную вспышку гражданской войны со всеми ее международными последствиями, но оно также выбило почву из-под ног военных и гражданских властей, то есть всех тех, кто в других условиях как раз мог бы организовать сопротивление поднимающемуся валу революции. Единодушный восторг, с которым вся Россия приветствовала революцию в Петрограде, не должна заставлять нас думать, что уже в день отречения сопротивляться революции было невозможно, убежден историк.
На самом деле многие приняли революцию именно вследствие отречения: раз сам царь согласен с необходимостью изменений, что же могут сделать те, кто собирался переменам сопротивляться? И тогда, и после часто утверждали, что перед лицом народного недовольства сопротивление было невозможно, но у этого утверждения абсолютно нет оснований, подчеркивает Георгий Катков. Никаких признаков стихийного восстания не было нигде, кроме Петрограда, Москвы и непосредственных окрестностей столицы. Когда в марте 1917 года было объявлено о революции, люди приняли это как известие о событии, в котором они никакого прямого участия не принимали.
