Яма. Городская фантасмагория
Город впал в оцепенение и тихо сходил с ума. Давно ему не было так беспросветно гадко, и только набирающая силу весна заставляла его держаться за жизнь.
- Вот, будет тепло, распустятся деревья, скроют до зимы эту гадость, - вздыхал город, осматривая себя. - Ведь не старый еще, а бомж бомжом, - сокрушался он, глядя на дома и улицы.
Но деревья зеленеть не спешили. Ночью город подслушал их шепот: ага, только расправь плечи, опять обрежут. И столько страха и ужаса было в этом шепоте, что он обреченно и сочувственно вздохнул.
Где-то вдалеке в предрассветном тумане звякнул трамвай, и город обрадовался этому звону, как крику петуха в старой заброшенной церкви, захваченной нечистью. По водосточной трубе, как слеза, скатилась с крыши капля росы.
Трамвай звякнул на повороте - старые раны давали о себе знать. Он уже не помнил, сколько ему лет, сколько раз переделывали и подделывали его метрику, сколько чужих запчастей «вшили» в него для поддержания жизни. Трамвай любил и жалел людей, поэтому и держался из последних сил - не умирал. Конечно, ему хотелось, чтобы люди были другими - молодыми и веселыми, как раньше. Он не понимал, что злые, вечно ворчащие или орущие тетки - это как раз те молодые и веселые, из его юности.
Тетки ругали его за раздолбанные двери и скрипящие вагоны - они тоже помнили его молодым.
Трамвай шел по Потемкинской и считал ямы - это единственное, что менялось на его до боли и скрежета знакомом пути.
Ямы жили своей жизнью - плодились и размножались. Трамваю даже подумалось, что дорожные ямы - это новая форма жизни. Ямы были с этим не согласны.
Ямы считали себя отдельной цивилизацией. Они активно интересовались всем, что происходит в городе, благо информаторов у них было в избытке, и они давно наладили четкую систему коммуникации друг с другом.
- Ну, что там, на площади? - спросила почтенная пожилая яма у взъерошенного голубя.
- Родственники вам привет передавали, - через клюв ответила наглая птица.
«Совсем страх потеряли», подумала яма, вспоминая те добрые времена, когда ям в городе было наперечет, а голуби, воробьи и вороны спешили каждой засвидетельствовать свое почтение и преданность: летом своя яма - это роскошь, где всегда можно попить и помыться в жару после дождя. Но теперь рынок перенасыщен, как будто в городе приняли программу «каждому голубю по своей яме» и выполнили ее с опережением срока.
В прежние годы она указала бы ему на дверь и отказала от дома, но обстоятельства изменились, и любопытство взяло верх.
На площади жили ее двоюродные племянницы - трещины. Ям туда не пускали, они считали это дискриминацией, пытались закрепиться в самом-самом центре, но тщетно. Поэтому с родственниками общались с помощью голубиной почты - трещины знали все секреты, поскольку жили между двумя основополагающими зданиями - мэрией и не мэрией. «Черный квадрат», - так они называли свою территорию, потому что считали себя аристократками и интеллектуалками.
Здания в черном квадрате тоже жили своей жизнью - окна светились, телефоны пели, кухарки стряпали. Город знал, что во все времена все его мэры и губернаторы в парном катании чемпионами не были - мэры предпочитали одиночное, а губернаторы по-мужски всегда хотели вести. Разные пары город перевидал на своем веку, но к этим приспособиться не мог никак. Их же окружение их называло «дурак и хитрый». Одному природа дала неподвижную нижнюю челюсть, другому глаза с поволокой. Рядом они смотрелись потешно, но иногда и потешные войска становятся армией, поэтому город ждал. Даже когда пару «властителей» стали называть парочкой волнистых попугайчиков, город обижался и не верил. Зеркала в их кабинетах показывали ему самовлюбленные отражения, но он упрямо твердил: это детская болезнь, это пройдет. Но время шло, лечить эту болезнь никто не спешил - докторам, способным поставить диагноз и победить этот недуг, сейчас было не до этой клетки...
- Так какие новости, - поторопила голубя располневшая за зиму яма и от нетерпения треснула еще больше.
- Я знаю, я, - вклинилась малознакомая сорока. - О вас говорят, только о вас и говорят, - трещала она.
- Да что говорят-то? Скоро уже? Зажилась я на этом свете.
- Вот об этом и говорят, - била хвостом об асфальт птица.
«Ну, слава богу», подумала яма. На самом деле разговоры об особой ямочной цивилизации начались от безнадеги и безысходности. И бабушка, и мама ямы еще в детстве ей говорили: век ямы недолог - ну, месяц-два. Это как бабочка-однодневка: родилась, показалась, прожила и исчезла. А если заставить бабочку-однодневку жить годами? Это уже не бабочка, а Франкенштейн какой-то, или зомби. Ужас! Поэтому каждая уважающая себя яма мечтала о почетной кончине - горячий асфальт, каток, люди в оранжевом...
А сорока не унималась:
- Будет молебен на площади, чтоб вас быстрее похоронить...
И был молебен. Жители города в искренней молитве просили всевышнего прекратить эти мучения и избавить город от ям. Проникновенную речь перед началом всеобщей молитвы произнес губернатор - ему очень нравилось быть на сцене и обращаться к прихожанам. Мэр кивал и крестился, певчие пели, народ хлопал.
У ямы-долгожительницы собрался птичий консилиум.
- Ну все, помолились за вас, - радостно известила знакомая сорока.
- Так когда ждать-то, - расплылась в улыбке яма. - Ну, асфальт и все такое...
- Чего не знаю, того не знаю, об этом речи не было, но молились истово.
Яма задумалась. Почувствовала - полегчало.
Полегчало, как после исповеди, когда отпустили грехи. А их столько уже на ее совести. А совесть - это богатство бедных, богатым она не по карману. Она же помнит почти каждого, с кем связала ее судьба, - ночь не спала, когда парень на Мицубиси порвал из-за нее колесо. Потом дома был скандал - жена ждала его к ужину в честь годовщины свадьбы. А у мужика постарше подвеска накрылась, а у дамочки амортизаторы полетели, а велосипедист-пенсионер чуть шею не сломал, а...
Яма верила в коллективную карму, поэтому была уверена, что за весь этот перечень пострадавших будет расплачиваться не только она.
Но сегодня ей отпустили грехи, и она впервые уснула спокойно, как спит убийца, которого оправдал суд за недостаточностью улик или за превышение защиты в состоянии аффекта.
В двух зданиях, образующих квадрат, снова горел свет. Трещали телефоны и хлопали двери. Новые, совсем новые меры и методы проговаривались и оформлялись в файлы, их авторы были довольны сами собой и друг другом и слали почту по разным адресам...
Город понюхал ветки первых цветущих абрикосов, покосился на заборчики на дорогах - почетные мавзолеи самых почетных и знаменитых ям, посмотрел на площадь с заплатой на месте памятника бывшему вождю, и рассмеялся.
Первой весенней грозой катился его хохот. Он заглушил вахтовиков-затейников, которые решили, что они - это он, и рассмешил целующуюся парочку в подъезде.
- Вот это да, вот это гром, - восхищенно глядя в небо сказала девчушка на трамвайно остановке своему спутнику. - Скорей бы трамвай, чтобы успеть до дождя.
За поворотом звякнул трамвай.
Город умиротворенно уснул.
Яна Беганская.
