Отрывок из книги: "Обратный адрес" Александа Гениса
Путешествие памяти.
В "Редакции Елены Шубиной" выходит новая книга Александа Генниса "Обратный адрес". На этот раз писатель решил рассказать о собственной богатой на события и яркие знакомства жизни. Вместе с Генисом мы совершим путешествие в Киев, Париж, Нью-Йорк и причудливую Русскую Америку, встретимся с Сергеем Довлатовым, Иосифом Бродским, Петром Вайлем и другими выдающимися представителями российской культуры. TrendSpace публикует отрывок из новинки - о буднях легендарной газеты "Новый американец".
"Новый американец" начался с визитных карточек, потому что придумавшему газету Боре Меттеру сказали, что главное в бизнесе - адрес.
- Location, location, location, - объяснил ему в лифте сосед-бизнесмен, - запомни, поц, в Америке место красит человека.
Соседу нельзя было не верить. Он владел одной четвертью лавки, где продавались кабачковая икра, шпроты и "Новое русское слово". Мечтая составить ей конкуренцию и разрушить монополию на свободное слово, Меттер перечитывал Драйзера и готовился быть непреклонным, как "Финасист", "Титан" и "Стоик".
В прошлой жизни Боря был моряком загранплавания, что необычно для еврея, и родственником известного ленинградского писателя, что уже не так удивительно. Не чета всем нам, Меттер, прежде чем отправиться на историческую родину и найти ее в Нью-Джерси, побывал и в других экзотических портах. Из его путевых воспоминаний мне больше всего нравилась история про судового замполита. Заблудившись в Гонконге, он, опаздывая на корабль, нанял велорикшу. Боясь показаться сагибом, моряк не забрался в коляску, а усадил туда очумевшего возницу, который указывал крутящему педали замполиту дорогу к пристани.
Несмотря на морские рассказы, Меттер - единственный из своих сотрудников - не имел литературных амбиций. Он хотел издавать газету, а не писать в нее. Поверив соседу из лифта, Меттер выбрал самый престижный после Белого дома адрес в Америке и снял там офис. На визитке стояло: Таймс-сквер, 1.
Отсюда поднималась неоновая часть Бродвея. За углом открывалась отданная тогда пороку, а теперь Диснею легендарная 42-я стрит. Сам треугольный небоскреб умеренной высоты, но не амбиций, служил витриной капитализма. На фасаде мелькала реклама, призывающая купить пиво, автомобиль и вступить в армию. Бегущая строка цитировала биржевые индексы и делилась свежими новостями 1980 года: Иран, Картер, заложники, нашедшаяся кошка. Тридцать первого декабря с крыши спускался светящийся шар, отмечающий смену каждого года.
Считая эту достопримечательность большой, как все в Америке, афишной тумбой, я даже не знал, что она внутри полая, пока не попал в первую редакцию "Нового американца". Она размещалась в чулане без окон. Довлатов в нее влезал только сидя. Теснота не мешала пить, курить и ссориться. Собственно, нас с Вайлем для того и пригласили, чтобы разрядить обстановку. Первые номера нового еженедельника не оправдали надежд, в чем обвиняли друг друга отцы-основатели.
- Вы же, - зазывали они нас, - беспринципные циники, без царя в голове, вам лишь бы хиханьки да хаханьки, и нашей газете без таких не обойтись.
- Какие есть, - согласились мы и пошли к Седых заявлять об уходе. Весть об измене он принял панически. Из "Нового русского слова" никто не уходил - ни живым, ни по собственному желанию. Посерев от обиды, он взял себя в руки и попросил ему тоже подыскать место в редакции конкурентов.
Сменив с восторгом и не раздумывая постоянную службу на редко оплачиваемую работу, мы вы-
рвались на волю и остались без денег. Их, впрочем, хватило, чтобы отметить шампанским первый вольный понедельник в пол-одиннадцатого утра. Разлив бутылку прямо на бродвейском тротуаре, мы чокнулись пластмассовыми стаканчиками за наконец обретенную в Америке свободу. Она отличалась от русского безделья тем, что сулила труд по любви без зарплаты. Эта целомудренная утопия пьянила больше шипучего, и мы весь день строили ослепительные планы на будущее - до тех пор, пока жены не вернулись с работы.
Изрядно забегая вперед, я должен с благодарностью признать тот понедельник краеугольным. С того дня я никогда не служил и всю жизнь делал что люблю и как хотел, точнее - как мог. Мне повезло не изменить свободе, о которой говорил пышный девиз "Нового американца", напечатанный там, где в советских газетах пролетариев призывали объединяться.
- Мы выбрали свободу, - убеждал читателей придумавший это лозунг Довлатов, - и теперь наше счастье у нас в руках.
Чуть ниже размещалось самоопределение органа, где нам с Вайлем предстояло работать: "Еврейская газета на русском языке". Никто не знал, что это значит.
Первая газета Третьей волны оказалась в кризисе, едва успев выйти в свет. От "Нового русского слова" она отличалась только форматом, предпочитая остальным сюжетам все те же приключения кремлевских старцев. Чтобы избавиться от них чужими руками, нас вызвали из тыла врага и предложили любой пост на выбор. Мы согласились на должность главного редактора - для Довлатова.
Сергей ломался до третьей рюмки, но, согласившись, решительно взял бразды правления и отдал их нам, чтобы не вникать в детали. Себе, помимо колонки редактора, он отвел церемониальные функции: мирил и ссорил сотрудников, вел изнурительные переговоры со всеми и обо всем, а главное, представлял газету в сношениях с внешним миром, прежде всего - на Брайтон-Бич, где его безмерно уважали за виртуозное владение феней.
Момент истины наступал раз в неделю на планерке, когда Довлатов обозревал вышедший номер.
Лукаво объявив себя - единственного недипломированного сотрудника в редакции - недостаточно компетентным, чтобы обсуждать содержание наших материалов, он судил лишь о стиле, но так, что у всех горели уши.
- Что ты, собственно говоря, имел в виду, - ласково спрашивал Сергей поэта, педагога и массажиста Гришу Рыскина, - когда написал "кровавая рука крайма душит Нью-Йорк, по которому слоняются бездомные в чесуче"?
Нам доставалось наравне с другими, особенно за статью "Простаки в мире секса".
- Смесь напора с лицемерием, - говорил Сергей, - как будто этот опус написали Портос
с Арамисом.
Никто не смел обижаться, потому что в редакции царил азарт взаимного издевательства, который мы же и насаждали. У нас не было ничего святого, и больше всего мы боялись того, что Аксенов
(пиковый король в нашей колоде) называл "звериной серьезностью". Перегибая палку, мы считали смех всему мерой, еще не зная, что шутки могут стать нервным тиком и обернуться стебом. Сергей это предвидел. Он ненавидел профессиональных юмористов и боялся, что его к ним причислят.
- Ирония и жалость, как у Хемингуэя, - одергивал он нас без особого толку.
В принципе, ему было все равно, о чем писали в "Новом американце", лишь бы чисто, ясно,
уместно, с симпатией к окружающим и со скепсисом к себе. Отделавшись от антисоветского официоза, не менее предсказуемого, чем советский, не впав в панибратство, научившись избегать пафоса, сдержанно шутить и видеть в читателе равного, "Новый американец" расцвел на свободе. Выяснилось, что она скрывалась в стиле, добывалась в словаре и наряжалась простым синтаксисом. Раньше никому не приходило в голову, что устный язык может стать письменным без мата.
По-моему, Довлатов, заново открывший "средний штиль" Ломоносова, и сам не заметил совершенной им революции. Сергей просто физически не выносил, когда пишут "пах" вместо "пахнул", а за "представлять из себя" мог, как я выяснил, преследовать неделями. Возделывая и пропалывая наш грамматический садик, Довлатов расчистил почву для всех. В "Новом американце" все стали взыскательными читателями других и настороженными писателями для себя. Боясь позора, мы, готовые отвечать за каждое лишнее, неточное или скучное слово, писали, озираясь, как в тылу врага.
Александр Генис, "Обратный адрес". "Редакция Елены Шубиной"
