«Я в чем-то француз, а в чем-то не француз»: Жан Рено о жизни на карантине и хобби
Жан Рено дал интервью изданию «7 дней». В беседе с журналистами артист порассуждал о жизни на карантине и рассказал о своих хобби.
Рено отметил, что жизнь на карантине оказалась сложной психологически.
«Первое время, первый месяц, было все равно трудно психологически. Я думал: «А что я буду делать? Как работать-то теперь? Я уже старый, не так много времени осталось, и если подхвачу этот вирус, то, скорее всего, умру». С этой эпидемией все пускаются в воспоминания и философию. Начинают думать и о возрасте, старении. Но потом мы с женой пришли в себя, как-то ожили и взбодрились. Главной задачей стало не набрать вес и не слишком много выпивать. Ну это моя была задача, конечно. Тогда-то я и стал очень много заниматься своими оливковыми деревьями. Очень щедрое дерево. Немного воды - и оно дает вам оливки, масло и дрова для очага».
Жан Рено рассказал и о своих хобби. Он заявил, что музыка спасала его в разные периоды жизни.
«Я играю на фортепиано и очень люблю это свое хобби. Даже пытаюсь со своим продюсером реализовать одну идею фильма, где я мог бы сыграть героя, имеющего отношение к музыке. Мне кажется, музыка - это то, что есть в сердце у каждого человека. Кто-то просто слушает музыку, кто-то с помощью музыки общается с другими людьми. Я помню целые периоды в своей жизни по тому, что я в то время слушал...»
Рено признался, что ему по душе меланхолия, однако он не считает это печальным.
«Я в чем-то француз, а в чем-то не француз. Такие символы Франции, как любовный роман, камамбер, аккордеон и берет, я понимаю и люблю. Но это не я. Я хотел поступить во Франции в актерскую школу. Но пришлось сначала побыть солдатом. Французы отправили меня на службу в Германию. Это было глупо и очень тяжело. У таких, как я, не было никакого взаимопонимания с офицерами, мы были словно овцы, бараны бессловесные в окружении злых собак. К счастью, мне удалось заслужить доверие офицера, отвечающего за развлекательную часть. С тех пор служить стало немного проще. Вернулся я в Париж со ста франками в кармане и поступил в театральную школу. Театр служил для меня чем-то вроде убежища. Я не был счастлив тогда, мне не нравилась ни моя жизнь, ни кто я есть. Наверное, это связано с тем, что я родился в семье иммигрантов... Для меня до сих пор атмосфера в труппе важнее всего. Я по этому принципу и соглашаюсь на роли - когда чувствую, что по душе будет атмосфера на съемках, люди. Вообще, мне свойственна меланхолия. Это андалузское, откуда отец мой родом. Он мне передал это свойство - осознание неминуемой смерти. На самом деле ничего печального. Грусть напоминает, что ты жив и должен жить... Когда чувствуешь себя уж слишком несчастным, пьешь, ешь, слушаешь музыку».
