На морозе стояли люди, которые хотели изменить свою жизнь. И они были готовы за это умереть
Экс-форвард «Азовмаша» Коулмэн Коллинз играл в Украине лишь полгода, но за это время американец успел вникнуть в историю, реалии и политику - и написать для ESPN пронзительную колонку о том, за что полюбил смог Мариуполя, почему революцию не восприняли на востоке и что понял он, когда поехал на Евромайдан под Новый год.
Как-то в феврале, вечером перед игрой, руководство команды объявило срочное собрание. Пока я счищал грязный снег со своих ботинок на входе в здание, прислушался к телевизору в комнате уборщиц и напрягал все свои зачаточные знания русского языка, чтобы разобраться в льющейся оттуда пропаганде. «Что-то там терроризм, что-то там американо-европейское что-то там», - говорил репортер. Уборщицы одобрительно бормотали. На экране пылали покрышки, а в небо поднимался дым. Протестное движение в Киеве набирало новые обороты, центральная площадь горела, и впервые с начала кризиса людей убивали прямо при свете дня.
Руководители лиги делали вид, что политика их не касается, но получилось так, что нам предстояло играть в баскетбол, когда прямо на улицах спецслужбы правительства убивают мирных людей. На следующий день был объявлен национальный траур по всем погибшим. Наш следующий матч перенесли на несколько недель, но все игры предстоящего уикенда все равно планировалось сыграть. «Не стоит беспокоиться», - сказал вице-президент клуба. - Будет достаточно времени, чтобы убрать всех протестующих с улиц. Сезон пройдет нормально». На следующий день погибло более восьмидесяти человек.
Когда заводы работают, густые клубы дыма и пар вздымаются в небо и окутывают город - да так, что можно стоять на берегу моря и не чувствовать его запаха
Шестью месяцами раньше я приехал играть в баскетбол в Мариуполь - прибрежный город в Донецкой области на юго-востоке Украины. Не могу сказать, что это замечательный город и, возможно, он никогда таковым не был. Но он обладает своеобразным шармом - как, например, старая официантка в Waffle House или продавец покрышек на пенсии. В общем, похоже на Питтсбург семидесятых годов. Постоянный запах химикатов, идущий от сталелитейных заводов, которые в этом городе служат главным работодателем. Когда заводы работают, густые клубы дыма и пар вздымаются в небо и окутывают город - да так, что можно стоять на берегу моря и не чувствовать его запаха.
Поначалу это было невыносимо, но моя квартира находилась возле местной шоколадной или конфетной фабрики, так что запах сладостей пробивался сквозь окружающие ароматы, как звуки скрипки в шумном метро. Позже, когда президентом был избран шоколадный олигарх, я вспомнил это маленькое удовольствие.
Каким бы густым и неприятным ни был этот смог, он обволакивал вас, как защитное одеяло. Смог показывал, что утром работники завода будут заняты делом, а значит, ваша зарплата придет вовремя. В то же время, чистый воздух означал бы безработицу. Главным спонсором команды была «Азовсталь» (на самом деле «Азовмаш» - прим. Tribuna.com), объединивший в себе несколько металлургических заводов. Соответственно, календарь наших игр составлялся таким образом, чтобы это было удобно местным сталеварам.
Команда «Азовмаш» была одной из сильнейших в Европе. У нас играли лучшие местные баскетболисты, четверо из которых - Кирилл Натяжко, Максим Пустозвонов, Дмитрий Забирченко и Игорь Зайцев - выступают в сборной Украины. Мы играли в украинской лиге, и в еще одной, межнациональной, спонсируемой российским банком. Мне довелось пережить долгие автобусные переезды и неприветливые лица белорусских и казахских таможенников. Я видел вечерние огни на Красной площади в Москве. Мне накладывали швы в бывшем Сталинграде после удара локтем в лицо во время игры.
Чем больше я читал новости, тем больше меня охватывало возбуждение. Похоже, на моих глазах творилась история
Когда иностранец впервые попадает в Мариуполь или любой другой город на востоке страны, трудно осознать, что жители говорят на русском, а не украинском языке. Слова этих языков выглядят очень похоже. Похожие буквы, суровое звучание слов - легко перепутать. Когда осенью начался кризис, американские обозреватели преимущественно умалчивали тот факт, что значительная часть всех политических противоречий связана: а) с происхождением человека, б) с языком, на котором он говорит. Люди на востоке не забыли, что уроженцы западных областей порой сотрудничали с нацистами во время войны, которую здесь называют «Великой отечественной». В свою очередь, на западе всегда будут помнить голод, вызванный на их родине Советским Союзом.
Соответственно, инициатива по смещению президента Виктора Януковича (уроженца востока, русскоговорящего, плохо знающего украинский) с его поста исходила не из Мариуполя или других восточных областей, где подавляющим большинством голосовали за него на выборах. Все началось с западной Украины, и мне довелось быть там как раз в те дни. Официальная причина - Янукович собирался подписать соглашение об ассоциации с Европейским Союзом, обещал это сделать, но в последний момент под давлением России отказался. Западная Украина целиком поддерживала идею ассоциации, в то время как Восток почти полностью был против нее.
Я не имел обо всем этом ни малейшего представления, когда приехал в августе. Жить в чужой стране во время кризиса, не зная при этом местного языка - это как будто чувствовать себя маленьким ребенком, чьи родители находятся на грани развода. Ты не понимаешь причин, никто не интересуется твоим мнением - все выглядит нормально, однако мама с папой больше не смеются и дома становится как-то холоднее. Несмотря на то, что ты не понимаешь, о чем говорят в выпусках новостей, не читаешь газет - все равно замечаешь, как люди активно что-то обсуждают. Телевизоры, которые раньше работали фоном, сейчас привлекают к себе все внимание, а консервы буквально разлетаются с прилавков. Чувствуется общее напряжение.
Впрочем, все это стало ясно позже. Тогда, в первые дни, я еще ничего не понимал. 22 ноября, на следующий день после того, как Янукович отказался подписывать соглашение, мы играли в Ивано-Франковске - городе на западе страны, недалеко от границы с Польшей. Перед матчем исполнялся национальный гимн, а в центре площадки стоял человек с флагом ЕС, призывающий зрителей подпевать. Я удивился и спросил товарища по команде, что происходит. «Да просто обычный человек», - ответил он. - Это все связано с политикой».
Я принял это объяснение и сконцентрировался на игре. Но вечером, после тяжелой победы в двух овертаймах, я прогулялся по центру города и снова был очень удивлен. Вокруг были флаги Евросоюза, его символика свисала с фонарей и домов. Чувство упущенной возможности буквально ощущалось в воздухе. Я был просто шокирован - ведь в Мариуполе ничего подобного не было. Более того, я вообще ни разу не видел флагов ЕС в Украине до этого момента.
Через два дня мы продолжили свое западное турне и прибыли во Львов, а тем временем в Киеве сто тысяч человек вышли на Майдан независимости - центральную площадь города. На следующее утро после игры я услышал пение на улице. Я быстренько оделся и спустился вниз. Несколько сотен человек маршировали под дождем с украинскими флагами и символикой Евросоюза. Там были в основном студенты, молодые люди, больше других желавшие ассоциации с ЕС.
Я последовал за ними по старинным улочкам города, пока демонстрация не остановилась перед правительственным зданием, где люди начали петь гимн. Я запостил коротенькое видео в Инстаграм и начал искать в интернете новости, чтобы понять, что все-таки происходит. Чем больше я читал, тем больше меня охватывало возбуждение. Похоже, на моих глазах творилась история. Мне никогда раньше не доводилось так близко видеть протестные движения. Молодые люди шли защищать свое будущее, и это вдохновляло.
На следующей неделе нам предстояло играть в Киеве. The KyivPost (англоязычная газета) писала, что в четыре часа дня на Майдане будет очередная акция протеста - как раз параллельно с нашим матчем. Перед тем, как приехать в Украину, я познакомился с двумя киевлянками, которые в свое время учились в американских университетах. Теперь я встал перед дилеммой этикета: насколько невежливым будет побывать в Киеве и не пригласить их на игру? Или же, наоборот, бестактно будет звать на нечто настолько банальное, как баскетбольный матч, в то время как решается судьба их страны?
Я выкрутился, написав нечто вроде «Я знаю, что сейчас творятся странные вещи, но...». Мои сообщения в Facebook остались без ответа. Перед игрой на большой и почти пустой арене снова звучал национальный гимн. Я представил, как этот же гимн сейчас поют на центральной площади - и не мог отделаться от мысли, насколько незначительной в этом сравнении выглядит наша игра.
До того, как все увидел сам, я думал, что характер протестов совершенно иной - нечто вроде «славянского оккупая»
Мы ненадолго вернулись в Мариуполь - здесь все шло так, как будто ничего не происходит. Киевских протестующих считали дураками («Им там, что, делать нечего?»), а еще многие надеялись, что правительство быстренько прогонит их с площади.
Было трудно это понять. Со мной такого никогда раньше не происходило. Даже несмотря на то, что я никогда не чувствовал себя большим патриотом, революционный дух Америки влиял на мои взгляды. Впрочем, революции тоже могут иметь разный исход. В 2004 году в центре Киева уже была Оранжевая революция, когда народ сместил того же президента - Виктора Януковича, избранного на сфальсифицированных выборах. В последующие годы революционеров обвинили в не меньшей коррумпированности, чем тех, кого они свергли, а Януковича избрали снова. Теперь его собирались прогонять заново, а мариупольцы от этого устали. Все, с кем я общался в Мариуполе - даже молодые люди - были против того, что разворачивалось на Майдане.
В общем, мне захотелось увидеть все собственными глазами. В конце декабря, на выходных я съездил в Киев и отправился на Майдан. Многие протестующие разъехались по домам на Новый год, однако тысячи людей все еще оставались на месте, несмотря на холода. Праздники принесли людям хорошее настроение, и мне удалось свободно там прогуляться - хотя и чувствовалось некоторое напряжение. Все улицы и переулки были забаррикадированы покрышками, деревьями и колючей проволокой. Было ясно, что протестующие обосновались надолго. И только теперь я осознал - так просто это не кончится.
До того, как все увидел сам, я думал, что характер протестов совершенно иной - нечто вроде «славянского оккупая». Но там все было куда серьезнее. На морозе стояли люди, которые действительно верили, что могут изменить свою жизнь. Более того - они были готовы за это умереть.
Прошел Новый год. Толпы людей на Майдане все росли, по мере того, как повышались ставки в противостоянии. Правительство призвало на помощь специальный отряд полиции под названием «Беркут», представители которого незаконно начали похищать, избивать и пытать активистов Майдана. Парламент принял законы, запрещающий массовые протесты и ограничивающий права собраний - только для того, чтобы отменить его через несколько дней. На западе страны участились случаи перехода правительственных зданий под контроль протестующих, появились новости о перехвате больших партий оружия. В Киеве среди протестующих появились первые убитые, в ответ на что ультраправые националистические организации возглавили оборону площади. Конфронтация с полицией только выросла.
Чем больше я обо всем этом читал, тем больше волновался и спрашивал своих партнеров по команде, что они обо всем этом думают и знают. Большинство из них не было настроено ни «пророссийски», ни «промайдановски». Они скорее просто не хотели, чтобы столица была сожжена дотла. Беспокоились о своих семьях, о будущем, о возможном экономическом кризисе. Их страна долгие годы находилась под чужим влиянием, и сейчас происходило нечто подобное.
Однажды, когда я задал нашему атакующему защитнику очередной сложный вопрос, он ответил мне своим. «Скажи мне, - говорил он, глядя мне прямо в глаза. - Какое тебе дело? Это же не твоя страна. Если станет еще хуже, ты просто уедешь и не вернешься. Так что, на самом деле, какая тебе разница?». Я возразил, ответив, что беспокоюсь и за него, и за всех людей, с которыми познакомился за семь месяцев пребывания в Украине. И я говорил сущую правду. Мне действительно больно было видеть моих одноклубников такими расстроенными, видеть их страну разделенной, понимать, что миллионы людей, и без того живших не лучшим образом, станут жить еще хуже. Но затрагивало ли это непосредственно меня?
Через несколько месяцев, когда я был на званом вечере за рубежом, а гости, подходя ко мне, сочувствовали, заговаривали о Путине, чтобы через пару минут перескочить на тему Сирии с Палестиной - что я при этом чувствовал? Можно ли переживать не свою потерю? И что такое одна трагедия, когда в мире их полным-полно? Сейчас я нахожусь далеко от Украины, и с течением времени начинаю беспокоиться, что события, которые стали настолько важными для миллионов людей, у меня могут стать одной из историй вроде «Однажды довелось мне...». Не уверен, что смогу такого избежать. Долгое время я не знал, сумею ли написать об этом, ведь политика - невероятно сложная и запутанная штука. Но я надеюсь, что сам факт моего пребывания на месте событий, попытка понять и рассказать, что я видел, будет иметь значение. Я хочу, чтобы эта память осталась со мной.
Все буквально разваливалось на глазах. После гибели нескольких людей лига временно приостановила чемпионат, а команда собралась на экстренное собрание. Тем временем людей убивали уже десятками. Через некоторое время из Киева сбежал президент. По всей стране начали торжественно свергать с пьедесталов памятники Ленину. Курс национальной валюты рухнул. Поползли слухи, что в банках заканчиваются деньги, а в Мариуполе возле каждого банкомата стояли целые очереди. Пункты обмена валют не принимали гривну или заявляли, что доллары тоже закончились.
Янукович обнаружился спустя несколько дней в ростовском торговом центре в России, где дал пресс-конференцию. Для сравнения - это выглядело так же, как если бы президент Обама сбежал из Белого дома и показался людям на парковке Wal-Mart в канадском Саскачеване. Янукович утверждал, что он остается законным президентом, а тем временем толпы протестующих врывались в его поместье и осматривали личный зоопарк.
Мариуполь оставался неуверенным. «Да, он живет в роскошном доме, носит шикарную одежду. Ну и что - он же президент!», - как-то сказал мне один знакомый. «Разве американский президент не живет в Белом Доме? Разве президент Франции не живет в каком-нибудь дворце или где там еще он может жить? Нашему президенту тоже должно быть комфортно». Российские телеканалы, традиционно популярные на востоке страны, продолжали называть протестующих с запада фашистами и террористами. Моя лента в Facebook наполнилась призывами к разделу Украины, к образованию из восточных областей отдельного государства под названием «Новороссия». Вмешательство России казалось лишь вопросом времени.
«Она сказала вам уплатить 600 долларов? Можете дать половину, только здесь, наличными - мне»
Наступила развязка. Шоколадную фабрику закрыли. Нестабильность в регионе нарушила цепочку поставок и металлургические комбинаты уменьшили объем производства. Впервые за все время жизни в Мариуполе на моей улице не чувствовалось никаких запахов. Будущее баскетбольного клуба оказалось под вопросом. Компания не могла платить рабочим, получающим пару сотен долларов в месяц, не говоря уже о баскетболистах, чей заработок раз в пятьдесят больше. Наши заграничные соперники отказывались приезжать на выездные матчи, а с ростом на востоке протестного движения против временного правительства не гарантировалась даже наша безопасность при передвижении по стране.
Российская граница находилась в неприятной 50-километровой близости, так что любые действия России обязательно задевали Мариуполь. Ближайший аэропорт расположен в Донецке, в часе езды от нас, и ходили слухи, что его могут захватить. В свете всего этого клуб решил завершить дела с легионерами, эвакуировать их, пока еще возможно. Остаток сезона, когда он будет возобновлен, команды доиграют с местными игроками, а также с ребятами из молодежного состава.
Я быстренько собрал вещи, после чего отправился на прощальную вечеринку с партнерами по команде, которая закончилась всеобщим пением «Героев» в каком-то караоке-баре, а также утренним похмельем лично для меня.
Было первое марта, я приехал в донецкий аэропорт. Все мои вещи собраны в три чемодана. За дополнительный вес багажа нужно было заплатить 600 долларов комиссии. Дежурная дала мне чек и направила в офис авиакомпании дальше по коридору. Не успел я пройти пару десятков метров, как меня остановил другой сотрудник, ее начальство. «Вижу, у вас проблема, - сказал он. - Могу помочь». Он достал мобильник, открыл приложение калькулятора, набрал некие цифры. «Она сказала вам уплатить 600 долларов? Можете дать половину, только здесь, наличными - мне».
Я слушал, все еще чувствуя последствия вчерашней вечеринки. Мы стояли в центре зала, вокруг нас ходили пассажиры. Офис находился в нескольких метрах отсюда. Мне нужно было улетать из Украины. У меня требовали взятку? Да, я собирался ее дать. Вздохнул, достал из кармана деньги, протянул ему. Мы не пожали друг другу руки - просто вернулись к столу регистрации, где он перегнулся через плечо коллеги и начал что-то набирать на компьютере. Интересно, знала ли она. Думаю, он с ней поделится. «Все в порядке», - он закончил свое дело. - С вашим багажом нет проблем».
Я прошел таможенный досмотр с бутылкой воды, через рентгеновскую установку, мимо таможенника, которому платили недостаточно денег, чтобы он о чем-то беспокоился. Сел в зале ожидания, выпил воды. Объявили наш рейс. Я встал, выкинул пустую бутылку и пошел к самолету.
Авиакомпании Белый дом Евромайдан Франция
