К пятнице 13-го: "Ожившая" мариупольская пенсионерка»
Пятница 13 считается одним из самых опасных дней, так как она таит в себе множество проблем, с которыми невозможно найти компромисс. К этому таинственному дню редакция 0629 подготовила тематическую «страшилку» из жизни медиков.
Данная история написана врачом одной из местных больниц, но ранее нигде не публиковалась. Стилистика автора сохранена, при этом он сам пожелал остаться неизвестным и не указывал место службы. Было ли это на самом деле или нет, узнать точно, увы, не представляется возможным. Судить предоставляем читателям.
«Сам я обычный медработник. Участковый врач районной больницы может верить в проявления сверхъестественного? Ровно настолько, насколько это возможно... А в нашей профессии вера в чудо - это вещь очень относительная, особенно когда имеешь дело с ежедневной, змеевидной очередью больных. И смертью... Каждый из больных недоволен, скорее, собой. Но это, так, издержка профессии. Вот, представьте, вы - здоровый мужик, который приболел, слегка, а это что? Правильно, это надежда на выходной день который на родном комбинате не засчитают прогулом, и можно будет остаток дня валяться на диване, чесать пузо, пить с мужиками пиво на родных проходных. Словом, вести себя в рамках и масштабах жизни обыкновенного, добродушного работяги, но - это, пока, в мечтах. А реалии получения заветной справки таковы, что надо посетить сразу несколько инстанций, подписать там и там, отстоять длинную очередь, наполненную, кстати, не всегда доброжелательными гражданами, и, наконец, после пробега за коробкой конфет или чекушкой дешевого коньяка, зажав в руке заветный документ, отбыть восвояси в объятия дивана, или в компанию друзей-собутыльников. Вы можете упрекать меня в циничном отношении, но, поверьте, цинизм - это здоровая, здравая составляющая любой профессии. Особенно той, где черным по белому много лет назад вывели строчки - «не навреди!».
Если с работниками заводских комбинатов все сразу предельно, или отчасти, ясно, то вечные старушенции не могут не вызывать двух чувств - это либо восхищение, либо немое, терпеливое выжидание, пока седовласая карга, уж простите, удалится восвояси из кабинета. Вежливых старушек мы разбирать не будем, честь им и хвала, их почти не видно, а вот на въедливых, крикливых, старающихся протиснуться всем телом в кабинет мы прольем немного света правдивой истины. Их злоба и надоедливость - это все факторы неизбежного распада мозга, который, увы, когда-то настигнет и всех нас живых людей, но, в отличие от милых старушек, старушки зло-больничные, трамвайно-троллейбусные, осознают факт этого распада.
И вместо того, чтобы мило принять это, стараются этот процесс мозга, если не обойти, то максимально скостить при помощи агрессивных контактов с внешним миром в таких местах, как районная городская больница, где трудится, не покладая рук, ваш покорный слуга. Так уж вышло, что с конца октября прошлого года нам начала не просто досаждать, а слать на головы врачей все мыслимые и немыслимые кары одна особа, чей возраст не поддавался ни логическому пояснению, не точной ориентировке. Все дело том, что больничная карта данной мадам, звали ее Тамара Олеговна, сгнила где-то в анналах истории.
Ежедневно эта женщина, одетая в фиолетовый свитер грубой вязки, вооружившись увесистой кипой ксерокопий дрейфовала между этажами нашего отделения, требуя выдать необходимый ей документ. И поймите меня правильно, будь моя воля, я бы давно выдал мадам все необходимое, только чтобы этот ураган с женским именем убрался туда, откуда пришел. Но, увы, документы пишутся кровью, а я - самый обычный рядовой медработник. Не в моей компетенции раскидываться документами с печатью, хотя в случае с этой "мадемуазель" в вековых летах, я бы ее забросал ими по самый пучок окрашенных хною волос, так туго затянутый на макушке, что, казалось, ее и без того растянутый в гримасе негодования рот разорвется и миллиарды золотых коронок будут осыпаться на меня золотым дождем. Каждое столкновение с данной особой вселяло в меня неподдельный, первобытный ужас. Вознося кулак высоко над головою, она, задыхаясь, кляла нас, меня и нашу власть карами небесными, родовыми проклятиями и прочими немилыми сердцу вещами, обещая растревожить общественность и всю досягаемую в пределах ее пожилых, узловатых, бледных рук власть.
Папка с ксерокопиями справок и документов тем временем чудовищно увеличивалась в размерах. Это могло продолжаться вечно, но, видимо, Господь смиловался, и одним прекрасным утром, кажется это было в пятницу в средине октября, в очередной раз, занеся кулак, мадам застыла так и не изрыгнув ни одного ругательства. Ее нижняя челюсть съехала набок, в воздухе раздался треск выпускаемых газов, лицо пенсионерки побледнело больше обычного, и с таким удивленно-перекошено-нелепым видом она, слегка осев, рухнула на пол, потащив за собой столик, за которым мне в тот злополучный вечер выпала «честь» дежурить.
Установка причины смерти не входит в мои должностные обязанности, тело Тамары Олеговны оперативно доставили в ближнюю мертвецкую, а, точнее, в место окончательной регистрации граждан, где ей и надлежало быть до последующего предания тела земле. Ребята из «труповозки», однако, оставили мне ту увесистую кипу ксерокопий, при детальном изучении которой я прибывал, если не в растерянности, то в печальной, и, отчасти, ироничной грусти. Тамара Олеговна давно разменяла восьмой десяток и ее ум, рассудок окутал мрак распадающейся на обрывки памяти.
Я выяснил, что все это время старушка посещала не то учреждение где была приписана. На самом деле старушка числилась в иной больнице, в ином районе, но злость, накопившаяся за долгие годы, не давала ей трезво и рационально взглянуть на ситуацию. Возраст, друзья мои.... Родни у почившей не оказалось, муж умер за два десятилетия до ее кончины. Закатив, в честь досаждавшей нам, но все-таки ставшей какой-то привычной, и обязательной в наших стенах усопшей, небольшой пир с обязательным наличием C2H5OH, мы отдали Тамаре Олеговне последние почести и печально разошлись по своим делам.
Досадил мне уже ночной звонок от начальства. Со смешанным чувствами зав. отделением рассказал мне, что среди ночи дремавшую медсестру оглушил грохот обрушенной кем-то на стол объемистой папки. Девушка не из робкого десятка сначала подумала что спит, но затем потеряла дар речи, ее горло онемело от увиденного. Перед Олесей (имя я изменил), образовалось мертвенно-бледное и морщинистое тело с выпирающим животом. Но особо парализующий эффект производил темный силуэт головы, на фоне которого частично сверкали коронки покойной Тамары Олеговны. Голос, исходящий не из гортани, а будто из всего тела сразу, буравил уши перепуганной медсестры.
«Идиоты! Мразота такая, ну чего, чего нельзя сразу было сказать? Куда мне теперь идти? Что мучать, зачем насмехаться? Вылупилась, пошто? Дай срамоту прикрыть!» Этот оживший труп схватил со спинки стула белый Олесин халат и, бросая на весь больничный холл слова бранные и непечатные направился в сторону выхода. При этом окоченевшие руки "покойницы" кое-как старались накинуть халат на сгорбленную спину. Это было последнее, что увидела медсестра перед обмороком...
Стоит отметить, что девушка, на удивление, не уволилась и стойко продолжает нести службу, вот только от ночных дежурств отказалась напрочь. С теми же, кто ошибочно записал в мертвецы нашу почтенную Тамару Олеговну начальство разобралось по всей строгости, а я после того происшествия стал более пристально относиться к всякого рода представителям пенсионного возраста женского пола, повторяя, что вера в мистицизм в нашей профессии ни к чему. Но если есть сила, способная каждое утро отправлять толпы старушек в забег по всевозможным инстанциям и рынкам, значит, без вмешательства потустороннего тут определенно не обошлось... А думать о различном мистицизме и поминать его к ночи у меня времени нет, я - участковый врач, уж "пардоньте", у меня голова иным забита».
