Максим Осипов: "Не люблю, когда про нас говорят, что мы подвижники"
Человек, создавший в Тарусе уникальный кардиологический центр, стал известным (и не только в России) писателем. DW встретилась с Михаилом Осиповым.
Книга российского прозаика и врача-кардиолога Максима Осипова "ПГТ Вечность" опубликована сейчас и на немецком языке (по-немецки она называется "Nach der Ewigkeit"). И сразу вошла в шорт-лист одной из литературных премий в Германии. Корреспондент DW встретилась Михаилом Осиповым, который, кстати, очень не любит, когда его сравнивают с Чеховым, который тоже был врачом и писателем. Почему не любит?
Максим Осипов: А если бы у меня была борода, меня бы сравнивали с Толстым?! В конце концов, это нескромно. Ну, такое совпадение: Чехов - врач, и я - врач, Чехов писал рассказы, и я пишу.
DW: Как медицина и литература влияют друг на друга?
- Я их стараюсь не смешивать, хотя это соблазнительный путь, по которому можно пойти. Писательству все помогает, все идет на пользу. Если бы я знал хорошо металлургию, химию, морское дело, у меня был бы другой набор метафор, другой материал. Врач - это врач, писатель - это писатель. Это разные два занятия.
- В 19 92 году вы отказались от успешной медицинской карьеры в США и вернулись в Россию. Это был трудный выбор?
- Сомнений практически не было. Я всегда был очень диссидентски настроенным мальчиком. В Тарусе, где я провел детство, было очень много диссидентской публики. У нас пасынок Солженицына жил, когда мне было семь, а ему восемь. Жили известные правозащитники Анатолий Марченко, Лариса Богораз, Алик Гинзбург. И тут то, о чем я мечтал, случилось: Россия сбросила коммунизм и я, наконец-то, могу что-то сделать для своей страны. К тому же мой отец умер в 1991 году, и настроение было довольно грустное. Ну, я приехал в Москву, какие-то возможности открылись. У меня было ощущение, что это мое время, моя страна. Сейчас это кажется наивным, а тогда шансы были, что мы пойдем по пути более человеческому, чем тот, по которому мы пошли в итоге. Я открыл издательство. Мы стали переводить книжки с английского, очень толстые, большие.
- Надежды не оправдались?
- Не оправдались, причем во многом. Но я не могу сказать, что глядя на друзей своих, ставших эмигрантами, я думаю: "Вот, я мог бы..." Наверное, жизнь сложилась бы иначе. Но не было бы Тарусы, не было бы писательства. Сейчас я имею возможность писать то, что я хочу. Противно, конечно, что политика занимает все больше места. Она влияет на все, это как болезнь. Конечно, тебе хочется выздороветь, и это самое сильное чувство. И нам всем, всему обществу (или некоторой части его) хочется поскорей выздороветь. Но не получается и, очевидно, не получится в ближайшее время.
- Как вы переехали в Тарусу?
- В какой-то момент, уже в 2000-е годы, издательство у меня украли, да я и сам потерял к нему интерес. Я соскучился по медицинской работе. В Москве это было сложно, а в Тарусе гораздо легче: на пустом месте проще строить. К тому же еще мой прадед работал врачом в Тарусе, у нас здесь была дача. А благодаря случайности я познакомился с местным хирургом: дочка сломала руку в двух местах, а он хорошо ее исправил. Мы стали общаться, потом я познакомился с главврачом Ириной Олейниковой. Она долго не хотела брать меня на работу: что-то ей подсказывало, что жизнь ее изменится. Но в конечном итоге я ее убедил.
- И потом ее из-за вас уволили?
- Вся эта история подробно описана в моем эссе "Непасхальная радость". Благодаря моему другу, американскому предпринимателю, я нашел деньги на новое оборудование, мы стали делать на базе больницы современный кардиоцентр. Но городские чиновники не могли этого понять. Дело не в корысти и в бескорыстии, а в том, что у них было ощущение, что это их дом. Представьте, что в ваш дом пришли дизайнеры, люди с тонким художественным вкусом, и начинают переставлять у вас мебель. И вы говорите: "Нет, стоп, это мой дом, я хочу, чтобы оно было вот так"...
Но только это не их дом. И больница, и Таруса, и Россия - это такой же мой дом, как и их. И уж, по крайней мере, в больничных делах я понимаю больше их.
Но это был 2008 год, только что пришел Медведев, наступила такая коротенькая оттепель. Нас поддержала общественность и пресса, подключились "Российская газета", "Вашингтон пост"... В итоге конфликт был решен административно:- губернатор сменил местное начальство, главврача вернули на место.
- И тогда же вы начали писать?
- Я всегда знал, что этим дело кончится. Но я все время откладывал. А потом так получилось, что умер мой близкий друг, учитель и пациент, отец Илья Шмаин, священник, для меня очень важный человек. Он умер в 2005 году, т я принес его жене выборки из своего дневника, из того, что писал о нем. Получилось примерно пятьдесят машинописных страниц. Я просил никому не показывать, но она не только всем показала, но даже послала в парижский журнал, который тогда возглавлял Никита Струве. Он сказал, что надо это сократить вдвое, если не втрое, потому что тогда же умер Папа Римский. Я ответил: пришлите мне лучше материал про Папу, я лучше сокращу его, чем собственные дневники. В итоге все вышло в сильно урезанном виде, а полную версию я отдал в журнал "Знамя". Одновременно я написал эссе "В родном краю" о своей работе в Тарусе. И это имело какой-то резонанс. И со временем писательство из легкого приятного занятия превратилось для меня во что-то вроде обязанности. Все, что входит в немецкую книжку - это художественная проза.
- На основе реальных событий?
- На самом деле, граница между миром возможного и миром действительного очень размыта. Ну, например, рассказ "Польский друг". Совершенно правдивая история: моя дочь поехала к своему будущему мужу во Франкфурт, и пограничник ее спросил, какова цель поездки. Она сказала: "Я еду к другу". Пограничник спросил: "А почему виза польская?" Она, чтобы не вдаваться в подробности, ответила: "А в Польше у меня тоже друг". Он засмеялся и пропустил ее. И дальше начинается вымысел. Как художественная фотография: разве это точный снимок с действительности? Или, например, рассказ "На Шпрее", героиня которого узнала, что у нее есть немецкая сестра, но та ее видеть не хочет. На самом деле я знаю одну похожую историю: у разведчика было две семьи практически. Но она совершенно иначе кончилось, там девушки дружат. Конечно, у меня все выдумано.
- Судя по этому рассказу, вы хорошо знаете Германию...
- У меня в Германии живет дочь. Она, скрипачка, играет в коллективе, который называется "Eliot Quartett". И я очень горд, что придумал это название, отталкиваясь от цикла Томаса Элиота "Четыре квартета". А немецкая переводчица книги Биргит Файт жила месяц в Тарусе и прямо здесь работала. Я, кстати, очень забочусь о переводчиках. По окончании работы делаю огромное количество примечаний. Там все цитаты, все недоговоренности, жаргонные слова, поговорки, фразеологизмы. Вот здесь, скажем, из Лермонтова, а здесь кажется, что цитата, но нет, это я сам выдумал.
- В Тарусе вы ощущаете себя местным или приезжим?
- Приезжим, конечно: этот город создан приезжими. Мой прадед поселился здесь в 1946 году после лагеря и Беломорканала. И вокруг себя создал среду. Мне здесь нравится больше, чем в Москве. Здесь гораздо больше свободы. Подо мной земля, надо мной небо, а не соседи снизу и сверху. Здесь я больше хожу в гости, до работы полторы минуты. Здесь прекрасная жизнь у меня. Я очень не люблю, когда про нас говорят, что мы подвижники. Никакого подвижничества во мне точно не было. Мы с коллегами создали себе условия для работы, которые нам нравятся. Тут мой сын врачом работает. Тут очень хорошо и вольготно жить.
Вашингтон Германия Металлургия Папа Римский
