Известная актриса рассказала о нравах в советском театре и кино
Елена Антоненко 16 лет отработала на сцене, играла в кино. Уехав в Америку, снялась в блокбастерах "Клан Сопрано", "Улица", "Хлеб и розы", пела в бродвейском мюзикле "Призрак оперы".
- Впервые я вышла на профессиональную сцену театра "Современник" в 14 лет, - говорит Елена Антоненко. - Олег Табаков набирал себе в студию школьников, отсмотрел 10 тысяч учеников... Я прочла ему две строчки, и Табаков сказал: "Все, беру, ты мой человек". Тогда "Современник" выпускал премьеру спектакля по пьесе Рощина "Эшелон". Но звезда театра Марина Неелова не успевала прилететь из Амстердама на спектакль из-за забастовки работников аэропорта. И Табаков предложил меня на ее роль Сани (сестры персонажа Константина Райкина). Так я, совсем девочкой, заменила в спектакле Неелову. Перед выходом на сцену Табаков подарил мне огромную шоколадку - на нерве я не ела целые сутки. Потом я часто вспоминала шоколадку от Табакова и перед выходом съедала плиточку...
Табаков, конечно, много для меня сделал. Позвонил маме, убедил ее, что я должна учиться у него в студии. Это были изматывающие занятия, настоящая актерская школа! Но на премьере спектакля "Эшелон" прямо на сцене... отравили актрису Аллу Покровскую, маму Миши Ефремова, бывшую жену Олега Ефремова. Кто-то подлил ей вместо воды нашатырный спирт.
На моих глазах Алла Покровская вдруг захрипела, скрючилась. Началась паника. Табаков остановил спектакль. В шоке я, в чем была на сцене, выскочила, добежала до нашей студии и крикнула, рыдая: "Ребята, Аллу Покровскую отравили!" Табаков воспринял это неправильно - как предательство, а для меня это был шок подростка. Он меня вызвал и сказал, что сор нельзя выносить, "ты моя самая любимая ученица, но я должен с тобой расстаться".
Это был мой первый, но трагически несостоявшийся и последний спектакль на сцене "Современника".
КГБ расследовал отравление. Аллу Покровскую чуть не убили, у нее был ожог слизистой гортани, легких, желудка. Я не смогла с этим справиться, и мама положила меня в клинику, у меня был неврологический шок. От студии Табаков меня отлучил. И я, поступив в ГИТИС, попала не к нему в группу. Хотя он на протяжении всего обучения приходил на все мои экзамены, смеялся, поддерживая меня, и ждал, когда я подойду. Но я так и не подошла.
Я не умела заводить связи и заранее не показалась ни в один театр. Считая Табакова своим праотцом в театральном искусстве, я его вызвонила и попросила о встрече, которая и состоялась в его кабинете. Там он, обсуждая, в какой театр я могла бы подойти, в завершение вдруг сказал: "Лена, я ничего делать не буду, просто покажи мне свою сисечку маленькую". Это было как удар ножом. Я ушла как оглушенная... Мне было так больно, и не один год... Помог Геннадий Иванович Юденич, который взял меня в Театр пластической драмы.
Тогда же вышла моя первая картина "Синдикат-2", где я сыграла с Михаилом Козаковым, Владимиром Андреевым. На гонорар я купила однокомнатную кооперативную квартиру за 2400 рублей, когда почти все мои однокурсники жили в общежитии.
Затем я вышла замуж за студента ВГИКа чилийца Франсиско. Его отец Нельсон Вилагра - известный актер мирового кино, мама Ченда Роман - тоже актриса, до сих пор преподают в Сантьяго в университете. Родители мужа были против его брака и не захотели со мной общаться, хотя я столько писала им на испанском.
Через год у нас родился сын Мигель. В театре, где я играла, меня не любили из-за того, что я была женой иностранца, могла свободно ездить в Западный Берлин, модно одевалась. Поскольку чилийцы считались лицами без гражданства (уехавшие из страны после переворота Пиночета в Чили в 1973 году. - Ред.), я могла сделать приглашение в Западный Берлин любому человеку. И делала их соседям, врачам, знакомым... В театре меня прозвали "американкой". Внутри театрального храма всегда непростые отношения. Как-то мне, беременной, даже подложили на сцену вместо бутафорского камня настоящий. Когда я его подняла, у меня начались схватки (срок был семь с половиной месяцев). Слава богу, врачи остановили роды и положили меня на сохранение.
С мужем-чилийцем мы прожили четыре года. Потом он уехал в Испанию работать в театре. Я поехала к нему, пробыла там несколько месяцев. Пошла работать в бар, научилась делать напитки. Затосковала по дому, выпила лишнего, села на велосипед и поехала... в СССР. Меня остановили, когда я проехала, наверное, километров 20. Муж не стал меня удерживать - сказал, забирай ребенка, уезжай, ты не сможешь жить без Родины.
- В советском кино я столкнулась с реальностью, о которой по наивности не подозревала, - домогательствами режиссеров, - признается Антоненко. - Режиссер Эмиль Лотяну, не добившись интима, не взял меня на главную роль в фильм "Мой ласковый и нежный зверь". Мне было 18 лет, я не была готова к такому повороту. После моего отказа он снял прекрасную картину с Галиной Беляевой.
Другой маститый режиссер Геннадий Полока снимал продолжение своей картины "Республика ШКИД" про беспризорников "Наше призвание". Меня утвердили на роль Розы Малиновой, актрисы немого кино. Я выдержала пробы трех городов - Киев, Москва, Ленинград. На съемках в Серпухове режиссер приглашал меня к себе в номер. Мне, молодой девушке, он казался каким-то стариком с щетиной, худощавым, длинным, в очках. Я не понимала, как можно жить с мужчиной на 30 лет себя старше. Когда в очередной раз я ему отказала в близости, он мрачно сказал: "Ну понятно". А я, чтобы защититься от него, привезла своего однокурсника Юрия Поповича, да еще и попросила Полоку написать для него хоть крошечный эпизод.
В течение недели я в гриме и костюме находилась на съемочной площадке, но каждый день меня не снимали. Ответ был один: "Не успели".
Через неделю приехала актриса, которая пробовалась со мной, но утверждена была я. И Полока прямо во время съемки попросил меня отдать ей мой костюм. Это был удар - я ничего не ела, мычала, оказалась в больнице...
В этот же год я снималась в картине режиссера Мераба Тавадзе "Молодыми остались навсегда" на "Грузия-фильм". Он тоже все думал, что у нас с ним что-то может быть... А когда после съемок я избегала встреч с ним, он издевался надо мной - смерть моей героини снимали на морозе, даже не давали согреться в перерывах, не подкладывали ничего теплого на снег. Я простудилась, у меня началось двустороннее воспаление легких, пиелонефрит. В последний день съемок я заперлась в номере, воткнула в дверную ручку два стула и не открыла на требовательный стук.
Планировался отъезд после завтрака следующего дня, но, когда проснулась, стало ясно, что всю группу режиссер тихо вывез ночью. Я осталась одна в горном селении Бакуриани, где не все разговаривали на русском. Если бы не оперный певец Паата Бурчуладзе, меня бы не спасли... Паата случайно оказался в Бакуриани в той же гостинице. Спускаясь по лестнице с высокой температурой, увидев его, я успела пропищать "помогите" и потеряла сознание. Паата меня вывез в Тбилиси, и семья его родителей выходили меня.
Лет до 30 я не понимала, что в кино и театре надо пробиваться, расталкивать всех локтями, "лепить связи", дружить. Сейчас думаю: если бы я не создала этих краеугольных ситуаций и сказала бы да - где бы я была сегодня? Сложный вопрос...
Но с какой благодарностью вспоминаю режиссеров Владимира Басова, Геннадия Мелконяна, Ивана Киасашвили, Владимира Лаптева, у которых снималась.
