Святой доктор Гааз и его войны
Доктор Федор Петрович Гааз, тюремный врач и филантроп, причислен католической церковью к лику блаженных. Судьба подвижника милосердия, приехавшего в Россию из Германии, была нелегкой.
Фридриха Йозефа Гааза, которого в России называли Федором Петровичем и сейчас причислили к лику блаженных, еще при жизни величали "святым доктором". Внук кельнского хирурга и сын аптекаря из городка Мюнстерайфеля, Гааз пошел по их стопам. Он изучал медицину в Геттингене и Вене, но, едва начав практиковать, в 1806 году (ему было 25 лет) приехал в Москву. Попал он в Россию, в общем-то, случайно: Гааз вылечил в Вене князя Репнина, страдавшего серьезным заболеванием глаз, и его дочь предложила ему стать домашним врачом "ее светлости княгини Репниной, всей ее семьи и прислуги" (так говорилось в договоре). При этом доктору Гаазу не возбранялось заниматься своей профессиональной деятельностью, заботясь и о других пациентах.
Этими пациентами Федора Петровича Гааза в течение почти полувека были не только русские аристократы, но и великое множество людей бедных, с которых он не брал никаких денег. Когда он узнал, что в богадельне больные старики и старухи не получают ухода, Гааз стал приходить туда несколько раз в неделю. Лечил бесплатно, доставал и лекарства.
Военный хирург и тюремный врач
В 1809 году он отправился на Кавказ, обследовал в поисках целебных минеральных источников склоны гор Машук и Бештау, скалы Нарзана... Именно Гаазу мы обязаны открытием таких курортов, как Ессентуки, Кисловодск, Железноводск. В 1812 году Федор Петрович стал военным врачом и дошел с русской армией до Парижа. Какое-то время он был главным врачом Москвы, и очень много сделал для ее жителей. Его детищем стала, например, реконструкция Старо-Екатерининской больницы для "чернорабочего класса людей". Он вымаливал деньги у городских властей, обивал пороги возможных благотворителей, сводил с ума своими предложениями и придирками строителей и чиновников...
То же самое происходило в малых больницах при московских тюрьмах, которые Гааз стал опекать. Бумажные войны с русской бюрократией и тюремным начальством изматывали его, но он продолжал делать все возможное и невозможное, чтобы облегчить участь арестантов.
Александр Герцен так описал в "Былом и думах" доктора Гааза: "Старый, худощавый, восковой старичок в черном фраке, в коротеньких панталонах, черных шелковых чулках и башмаках с пряжками, он казался только что вышедшим из какой-то драмы XVIII столетия... Гааз ездил каждую неделю в этап на Воробьевы горы, когда отправляли ссыльных. В качестве доктора тюремных заведений он имел доступ к ним, ездил их осматривать и всегда привозил с собой корзину всякой всячины, съестных припасов и разных лакомств: грецких орехов, пряников, апельсинов и яблок..."
В кандалах по Владимирке
Но медицинской помощью и лакомствами дело не ограничивалось. Доктор Гааз постоянно конфликтовал с властями, с тюремной администрацией, чтобы хоть немного облегчить участь ссыльных и каторжных. Долго он добивался (и добился, в конце концов), чтобы запястья арестантов не прикрепляли к железному пруту, который соединял шесть-восемь человек, совершенно разных по возрасту, сложению, росту, здоровью... Так они и шли, спотыкаясь, наступая друг на друга, натирая до крови затекшие руки, по Владимирке в Сибирь. Это было настоящей пыткой.
Федор Петрович писал московскому генерал-губернатору, начальнику тюремного ведомства, министру внутренних дел... "Совсем из ума выжил блажной немец!" - раздражались бюрократы, отписываясь. В конце концов, прут отменили в Москве, но продолжали применять в других городах России. Затем его заменили гибкой цепью, но это принесло лишь незначительное облегчение. Лишь спустя десять лет прут и заменившую их цепь убрали окончательно.
Оставались еще кандалы. Отменить их совсем Гааз был не в силах. Но постоянно воюя с администрацией, он добился введения облегченных кандалов, которые так и назвали "гаазовскими". Испытывая их на себе, он сам неделями ходил в кандалах. Прежние кандалы весили 16 килограммов, новые, "гаазовские", - 7 килограммов. Кроме того с внутренней стороны, там, где они замыкались на щиколотках, кандалы обивали телячьей или свиной кожей, чтобы они не стирали ноги в кровь. Эти облегченные кандалы висят на решетке памятника Федору Петровичу на Введенском кладбище в Москве.
Уроки милосердия
Одним из тех, с кем доктор Гааз воевал долгие годы, был московский митрополит Филарет, который был сопредседателем Комитета попечительства тюрем. К католику Гаазу он вообще относился с предубеждением, а тот еще своим личным примером постоянно "учил" иерарха христианскому милосердию. "Тюрьма, каторга и ссылка, - подчеркивал Гааз, - сейчас являются не средствами охранения общества и государства, а совсем наоборот: это школы преступности и разврата. Они не столько подавляют зло, сколько содействуют его распространению..."
Когда Федор Петрович Гааз тяжело заболел и стало ясно, что он может уже не оправиться, боготворившие его арестанты попросили отслужить молебен о его здоровье. Тюремный священник обратился к митрополиту: ведь молебен о здравии иноверца не был предусмотрен никакими правилами. Но Филарет сказал: "Бог благословил нас молиться за всех живых". И сам поехал к Гаазу. Когда митрополит вошел, тот попытался встать ему навстречу, но Филарет его остановил: "Я посижу с тобою... Побеседуем тихо..."
Доктор Гааз умер 16 августа 1853 года. После него не осталось никакого имущества. Около 20 тысяч человек шли за его гробом. Его похоронили на Иноверческом кладбище на Введенских горах. Сегодня его называют Введенским или Немецким кладбищем. На памятнике Федора Петровича Гааза надписи по латыни и русские слова: "Спешите делать добро!"
