Синдром внезапной смерти в "ЛНР": от этой войны, стрессов и спешки жизнь стала намного быстрее
За этот год в моем телефоне стало меньше на четыре абонента. Они не выехали за пределы "ЛНР" и мы не поссорились навсегда. Они умерли, внезапно и без всяких предупреждений.
Друзья ушли не успев написать прощальных писем, завещаний и устроить пышных прощаний. От этого их быстрого и поспешного ухода кажется, что они по горящей путевке опаздывали в отправляющийся поезд. Ушли без предупреждения, без долгих болезней, без страшных диагнозов и пресловутого стакана воды, над которым мы так смеемся в молодости. Их не успели на прощание подержать за руки близкие, сказать им какие-то особо теплые слова и окружить максимальной заботой.
У последнего из ушедших друзей я, шутя, спросила, есть ли кто-то, кто подаст ему стакан воды - он болел - и мой приятель успокоил меня: "Конечно". Но кто из нас не болеет, правда? И мы, вероятно, стали слишком легкомысленно относиться ко всему, что с нами происходит. К болезням и смерти, в том числе.
Моя умершая в этом году знакомая за последние пять лет свернула горы. Она не уставала, не болела и делала счастливыми буквально всех вокруг себя. Как будто благодаря этой войне у нее открылось второе дыхание, а ее миссией стало делать людей счастливыми. Она бегала по первому зову делать уколы, ставить капельницы, давать советы и раздавать тоннами слова поддержки. Она могла буквально все. И если кто-то при ней невзначай говорил о каком-то своем желании, она делала все, чтобы его исполнить. Если это было ей по силам. Она была олицетворением силы для всех. Не знаю, бывает ли такое в жизни. Вероятно, и у нее были минуты слабости или болезней, но мы их никогда не видели.
Моя подруга всегда несла в руках немыслимого размера сумки, все успевала, и, кажется, со всеми была в ровных отношениях. Она и заболела на ходу, между своими перебежками, впопыхах, продолжая помогать другим. На болезнь не было времени. Сама себе назначила курс антибиотиков и продолжала бежать. Бежать сломя голову, чтобы все успеть. День-другой, а лечение не оказывало должного эффекта. И она ждала, привыкая к температуре. На пятый день к ней зашла подруга и нашла ее неожиданно лежащей днем дома, с раздувшейся щекой: "Это пройдет", - она продолжала успокаивать всех вокруг.
Подруга настояла на "скорой", в этот же день флюс почистили, сказали сыну, что утром он ее сможет забрать домой. И уже через пару часов позвонили сообщить, что она умерла. Она, медицинский работник, который навскидку мог поставить диагноз, с первого раза попадала в вену, делала уколы легко и без синяков. У всех, кто ее знал, был шок. Мы не знали о тех пяти днях болезни, которые она перенесла на ногах. Мы не знали о том, что она может умереть и что от этого вообще умирают. Каждый из нас помнил, когда говорил с ней последний раз и о чем. От того, что жизнь и смерть идут под руку, было еще страшнее.
Все четверо умерли от внезапных болезней, от халатного отношения к ним врачей и собственного халатного отношения к своему здоровью. От стрессов, от этой войны, жизни на бегу и на максимальном пределе. Умерли в том возрасте, когда говорят о смерти, как о нелепой случайности. Кажется, что жизнь стала намного быстрее, а мы слишком беспечными. И еще, что за иронией мы прячем свой страх, за спешкой - стремление сделать намного больше в тот отрезок жизни, который каждому из нас отмерен.
