"Ребята, мне вам платить нечем", - Новиков рассказал о первой встрече с Савченко
Я не политический адвокат и никогда себя таким не считал и не стремился таким быть. Я адвокат по уголовным делам, если угодно - "черная кость", "рабочая лошадка".
Идея заняться делом такого рода, каким впоследствии оказалось дело Савченко, у нас была, начиная с событий Майдана и событий Крыма, с ранней весны 2014-го года.
У меня мама украинка и у меня не могло не быть отдельного взгляда та то, что происходило. Я должен был либо оставаться в стороне, либо занять какую-то позицию по этому поводу. Мое такое "адвокатское счастье" профессиональное, в том, что я могу внятно выразить свою позицию по всей этой ситуации, просто работая, просто выполняя свою работу.
Мы взяли это дело, когда было объявлено, что некая Савченко, пока еще неизвестно, кто она, что она - просто некая Надежда Савченко арестована и содержится в СИЗО в Воронеже. Ее обвиняют в убийстве двух российских журналистов. Там было встречное движение. МИД Украины искал российских адвокатов, команду адвокатов, потому что понятно, что один адвокат такое дело не потянет физически, начиная с того, что ездить нужно туда в Воронеж каждую неделю, а то и по два раза в неделю. Искали команду адвокатов. Они искали, кто будет работать. Я предложил Марку, Николаю взяться за эту историю, в итоге ударили по рукам.
Самый важный момент был, когда нас впервые увидела Надежда. Это было 16 июля, ровно накануне сбития Боинга. Мы заходим в маленькую камеру для встреч. Там короткостриженая женщина в майке и спортивных штанах. Она на нас смотрит - мы три адвоката в костюмах. Она говорит: "Ребят, вы, наверное, дорогие адвокаты. А мне платить нечем. Как мы будем работать?". Мы говорим: "Ты не должна нам ничего платить. Вопрос в том, ты нам доверяешь или не доверяешь?". И это был момент истины. Она на нас посмотрела, подумала и сказала: "Да, доверяю. Работаем мы вместе, работаем до конца". И вот мы работаем вместе и работаем до конца.
Я должен сказать, что я ни секунды, с момента, когда взялся за дело Савченко, а потом другие украинские дела, я ни секунды не пожалел о своем выборе. Мне старшие, более опытные коллеги говорили: "Зачем тебе это нужно? Сиди тихо, защищай бандитов, не пиарься, или пиарься умно, тонко пиарься. И будет у тебя все хорошо". Это не то. Настоящая адвокатская работа, та, про которую я читал в детстве, в 13 лет, в книжках про Перри Мейсона - это вот здесь, это в этих делах, а не там. Там она тоже есть. Но в текущей ситуации, когда суды, неважно прав подсудимый, или не прав, он убил или украл, или не он, все равно всегда выносит обвинительный приговор, вот это наше адвокатское ремесло вырождается, оно становится паллиативным. Вот есть паллиативная медицина для безнадежно больных, а в России сейчас, по сути, на тех же принципах, действует паллиативная адвокатура для безнадежно обвиненных. Вот человека обвиняют и все. Его судьба решена. И единственная возможность показать, что на самом деле все не так, что есть возможность бороться, есть возможность что-то делать, есть возможность показывать вопреки суду, и вопреки тому, чего хочет вся эта наша машина, как все было на самом деле, это вот такого рода дела, где есть точка приложения усилий.
Все это могло закончится огромным пшиком, если бы нам не удалось за время этого процесса, и особенно его концовки, когда была наша очередь представлять доказательства, убедить всех наблюдателей, а их было много, это огромное количество прессы, дипломаты, которые по очереди, по разнарядке ездили в этот Донецк маленький из Москвы и смотрели, что там происходит.
Если бы оставалось какое-то "с одной стороны, с другой стороны", "может это она, может не она", это был бы негативный результат нашей работы, потому что важна та поддержка, которую она сейчас получает, вплоть до Обамы. Когда мы брались за это дело, формулируя, чего мы хотим, мы понимали, что если будет суд, будет приговор, это не обсуждается. Но после приговора должна быть такая поддержка, которая не позволит России просто взять и оставить ее в тюрьме. Мы это формулировали так: за нее должен высказаться Папа Римский и Обама, понимая, что это недостижимо, что нужно как-то к этому приближаться.
Еще накануне момента, когда Обама заявил, что мы ее поддерживаем и требуем немедленно освободить, я считал, что это невозможно. Потому что американский президент по такого рода делам, еще и до приговора, то есть, демонстрируя явно, что суть не принимается, как таковая, таких заявлений не делает. А в нашем случае сделал. Значит, у нас получилось. Отвлекаясь от остальных обстоятельств, что она член ПАСЕ, депутат парламента, такие случаи бывали раньше. Но такого случая, чтобы дело было без оставшихся теней, здесь черный, и здесь белый, как шахматная доска, таких дел действительно мало. Большая адвокатская удача.
Надежда по характеру не поменялась вообще никак. Она с самого начала, с самого первого дня, была настолько жесткой и бескомпромиссной, что она пронесла это, не расплескав, до самого конца...
Она стала лучше понимать людей, как мне кажется, легче их читать. В тюрьме это всегда очень сильно развивается. Она лучше начала понимать происходящее в мире и политике. Потому что в первые месяцы, когда ее заочно избрали депутатом, она была очень наивна в отношении этого. Сейчас нет. Сейчас она, как правило, понимает, получая очередное послание, кто и чего от нее хочет.
Одна из первых вещей, которую мы обсуждали в тюрьме с Надеждой, там было много разговоров, не только о деле, о жизни, на самом деле, - гораздо больше. Надежда, наблюдая, и переживая на собственном опыте, что такое суд советского образца, какой и в России и в Украине, вынесла очень зрелое суждение, что сейчас, в 21 веке, обслуживать такие уголовные дела, тяжелые, путанные, сложные, могут только присяжные. И это уже анонсировано: первое, что она сделает, когда будет в Украине, если это будет в ближайшее время, будет инициировать закон об изменениях в УПК Украины о восстановлении в Украине полноценного суда присяжных. Потому что Конституция Украины обещает, что такой суд будет, а сейчас под этим названием действует достаточно покалеченная система.
